Что такое «военная революция» XVII века. Последний военный переворот в западной европе Что такое военная революция

РЕВОЛЮЦИЯ В ВОЕННОМ ДЕЛЕ

В.СЛИПЧЕНКО,
доктор военных наук, профессор

В военной и политической публицистике можно встретить очень часто употребляемое понятие "революция в военном деле". Поскольку нет строго научного определения этой категории, то ее толкование обычно связывают с появлением практически любого нового вида оружия: автомата, танка, самолета, проекта корабля, датчика космического базирования и т.п. Но на самом деле, речь здесь не может идти ни о какой революции, так как не всякое новое оружие революционизирует военное дело.

Революция предполагает коренной переворот, резкий скачкообразный переход от одного качественного состояния к другому. Появление даже самого новейшего оружия, военной техники очень редко приводило к коренному изменению форм и способов вооруженной борьбы и ведения войны в целом. В лучшем случае новое оружие могло привести к изменению тактики или, что уж очень редко, оперативного искусства. В данной статье это весьма важное для науки и практики понятие "революция в военном деле" впервые рассматривается со строгих позиций изменения войны в целом .

1. Первая революция в военном деле произошла тогда, когда для военного противоборства вместо камней и палок воины стали применять специально изготовленные копья, мечи, луки, стрелы, а также доспехи. Три с половиной тысячи лет из общих пяти тысяч лет существования цивилизации на нашей планете шли контактные войны первого поколения в виде рукопашного противоборства с применением холодного оружия . Безусловно, за этот большой период времени многократно менялось само оружие: из более прочных материалов изготавливались мечи, кольчуги, шлемы, но многочисленные войны не меняли качественного состояния вооружения и продолжали вестись способами первого поколения.

2. Только в XII-XIII вв. первое поколение войн уступило место войнам второго поколения . Вторая революция в военном деле была связана с изобретением пороха , а с ним - огнестрельного оружия : винтовок, пистолетов, пушек. Произошел резкий, коренной переход от одних войн к другим. Войны второго поколения также были контактными, но велись уже совершенно иначе, чем в первом поколении. Поражение противника могло осуществляться на некоторой дистанции. Войны второго поколения просуществовали порядка 500 лет.

3. Примерно 200 лет назад научно-технический прогресс способствовал изобретению нарезного оружия . Оружие стало более точным при поражении целей, более дальнобойным, многозарядным и разнокалиберным. Это привело к очередной третьей революции в военном деле и появлению контактных войн третьего поколения , которые приобрели окопный характер, оперативные масштабы и требовали большого количества живой силы, владеющей этим оружием.

4. Более 100 лет назад снова произошла очередная четвертая революция в военном деле. Она была связана с изобретением автоматического оружия , которое стали устанавливать на танках, самолетах, кораблях. Контактные войны четвертого поколения приобрели стратегический размах, и для их ведения также требовалось очень много живой силы, оружия и военной техники. Войны четвертого поколения продолжаются и сейчас.

5. В 1945 г. произошла пятая революция в военном деле. Она привела к появлению ядерного оружия , а с ним и возможности бесконтактной ракетно-ядерной войны пятого поколения . Сейчас ряд ядерных стран находятся в постоянной высокой готовности к такой войне. Однако есть надежда, что ядерное оружие не будет применено в будущих войнах, так как с его помощью нельзя добиться никаких целей.

6. В последнее десятилетие прошлого века началась очередная шестая революция в военном деле. Она связана с появлением высокоточного оружия , а с ним и бесконтактных войн совершенно нового шестого поколения . Бесконтактные войны характеризуются тем, что нападающая сторона с помощью длительных массированных ударов может лишить экономики любого противника, в любом регионе нашей планеты. Возможность безнаказанно убивать других, но не умирать самим, безусловно, станет мощным дестабилизирующим фактором в мире.

Таким образом, революция в военном деле - это такие коренные и качественные изменения, происходящие под влиянием научно-технического прогресса в средствах вооруженной борьбы, которые в корне меняют строительство и подготовку вооруженных сил, способы ведения военных действий и войны в целом.

Начиная с четвертого поколения, революция в военном деле проявляется, прежде всего, через стратегию ведения войны как главную составную часть военного искусства. Первые три поколения войн проявлялись в основном через тактику и оперативное искусство ведения войны.

Как ни парадоксально, но стратегия фактически нужна для исправления политических ошибок и промахов, для расплаты за грехи политиков. Если в современных войнах стратегия ведения войны не меняется, а меняются только оперативное искусство или тактика, то нельзя считать, что произошли коренные изменения и совершилась революция в военном деле. Скорее всего, речь идет лишь о результатах научно-технического прогресса или военно-технической революции.

Так, применение впервые в мире реактивной авиации в войне в Корее 50 лет назад привело к изменению формы борьбы за господство в воздухе, но это не изменило стратегии войны в целом. В войне во Вьетнаме впервые в массовом количестве применялись боевые вертолеты, что привело к изменению общевойскового боя - он приобрел воздушно-наземный характер, но опять же характер этой войны не изменился, и обе эти войны не вышли за пределы четвертого поколения. В 80-е годы прошлого века в войнах на Ближнем Востоке были проведены экспериментальные пуски высокоточного оружия, однако и здесь характер войны также не менялся.

Но в войне в Югославии в 1999 г. изменился характер войны в целом. Она проведена в основном бесконтактным способом, что достаточно убедительно свидетельствует о начале шестой революции в военном деле в США, хотя есть и те, кто по различным причинам не хотел бы этого замечать.

Сейчас в мире идет непрерывный процесс военно-технических революционных преобразований в военном деле, и несмотря на то, что в ряде стран он весьма существенен, его результаты пока еще далеко не всем, даже из наиболее развитых стран, удалось распространить на область стратегии. Для этого потребуется не менее 10 лет. Это означает, что сейчас еще нет стран, в полной мере подготовленных к войнам очередного, шестого поколения.

На подготовку вооруженных сил многих экономически слабых ядерных и безъядерных стран к войнам нового поколения нет и еще очень долго не будет средств. В начале XXI в. государства не будут в полной мере способны вести вооруженную борьбу в формах и способах войн шестого поколения. И совершенно ясно, что все принимаемые меры в отстающих в военном развитии ядерных странах, наверняка, будут связаны только с повышением ставки на ядерное оружие. Здесь следует ожидать дальнейшей модернизации ракетно-ядерного оружия, а также ужесточения в военных доктринах положения об отказе от принципов неприменения ядерного оружия первыми.

Очередная шестая революция в военном деле тесно связана с дальнейшим освоением военного космоса, компьютеризацией, применением сверхскоростных переключателей схем, искусственного интеллекта, лазеров, микроволн, элементарных частиц. Передовые технологии уже сейчас позволяют создавать практически новое, не имеющее аналогов оружие космического базирования, которое будет способствовать изменению характера вооруженной борьбы и войн в целом. Может произойти не только расширение количества стран, использующих военный космос, но предвидятся и запретительные действия со стороны некоторых стран - лидеров в космосе. Весьма вероятны военные действия в космосе с целью беспрепятственного создания масштабной космической инфраструктуры для обеспечения ведения бесконтактных войн.

Здесь не исключена опасность, связанная с тем, что могут быть быстро утеряны преимущества, достигнутые до этого на количественном уровне соотношения сил и средств, созданные для прошлых четвертого и пятого поколений войн с учетом всех ограничений и сокращений войск и вооружений. Это сразу же обнажит беспомощность государств, отставших на поколение войн, немедленно дестабилизирует международную и стратегическую обстановку.

Способность стран, подготовленных к новому шестому поколению войн, наносить внезапные массированные, длительные по времени, высокоточные стратегические удары на любую дальность и по любому противнику на нашей планете уменьшает значение фактора передового базирования и снимает необходимость постоянного присутствия военных сил. Но одновременно значительно возрастут трудности разграничения и распознания ядерных и обычных систем оружия и средств доставки в цели, что, несомненно, повысит риск санкционированного применения ядерного оружия.

Шестая революция в военном деле опасна, прежде всего, тем, что мировое сообщество на нашей планете будет неизбежно расколото на тех, кто отрывается от остальных на поколение войн и тех, кто остается в прошлых четвертом и пятом поколениях. Следует ожидать большого сопротивления ядерных стран, отставших на поколение войн в сокращении и ликвидации ядерных вооружений. Может проявиться стремление неядерных стран стать ядерными.

Сейчас все международные договорные соглашения заключены вокруг обычного оружия четвертого поколения войн и ядерного оружия пятого поколения войн. Но совершенно нет соглашений, связанных с высокоточным оружием и бесконтактными способами его применения. Это оружие может разрушить всю существующую договорную базу. ООН уже должна вырабатывать индивидуальные и совместные инструменты раннего предупреждения раскола мирового сообщества для глобального контроля всех процессов, связанных с очередной революцией в военном деле. Вполне наступило время осуществления "революции в деле разоружения".

На рубеже Средневековья и раннего Нового времени в Европе в условиях экономического подъема и глубоких общественно-политических перемен (становление национальных государств, усиление центральной власти, борьба держав за сферы влияния и т. д.) происходит переворот в военной области.

Термин «военная революция», выдвинутый британским историком М. Робертсом в 1955 г., был воспринят, уточнен и обоснован многими учеными. Правда, ввиду длительности, неравномерности и обширной географии этого явления, которое нельзя ограничить двумя столетиями, иногда предпочитают вести речь об эволюции.

В XVI–XVII вв. вооруженные конфликты становятся более продолжительными, ожесточенными и кровопролитными, чем прежде, приобретают огромный территориальный размах (Итальянские войны, 1494–1559; Ливонская война, 1558–1583; Тридцатилетняя война, 1618–1648; «Потоп» Речи Посполитой и Северные войны, 1648–1667, и др.). Соперничество стран и альянсов выходит далеко за пределы континента и охватывает почти весь мир в связи с образованием колониальных империй (Португалия, Испания, затем Нидерланды, Великобритания, Франция). Многие блестящие полководцы этой эпохи - Гонсало Фернандес де Кордова, Мориц Нассауский, Альбрехт фон Валленштейн, Густав II Адольф, Оливер Кромвель, Раймондо Монтекукколи, Анри Тюренн, Фридрих Вильгельм Бранденбургский, Ян Собеский и др. - не только прославились своими победами, но и внесли вклад во всесторонние военные реформы. Повсюду внедрялись и быстро перенимались военно-технические находки, новые виды вооружений, способы ведения боя, формы войсковой организации.

В Европе были созданы постоянные профессиональные армии, которые получили регулярную структуру, вели систематическую боевую подготовку и состояли на полном содержании государства, что многократно увеличило военные бюджеты и расходы. Наряду с традиционным, по-прежнему многочисленным наемным корпусом (немцы, швейцарцы, шотландцы и др.), все больший удельный вес получали части, вербовавшиеся по национальному признаку.

Рисунок Якоба де Гейна из трактата «Обращение с оружием». 1607 г.

Так, шведская армия уже с середины XVI в. комплектовалась на основе обязательной воинской повинности. Каждая сельская община должна была выставить определенное число людей, из которых по рекрутским спискам отбирали солдат. При короле Густаве Адольфе страна была разделена на девять округов, и в каждом набирался один «большой полк» до 3 тысяч человек; «большие полки» делились на три «полевых полка», по восемь рот в каждом. Рекрутскому набору подлежал каждый десятый крестьянин, годный к военной службе. Король Карл XI ввел территориально-милиционный порядок службы (indelningsverket), покрывавший основные расходы на содержание вооруженных сил за счет доходов от частных и государственных, особенно редуцированных, дворянских земель. К концу XVII в. малонаселенная и ограниченная в ресурсах Швеция располагала более чем 60-тысячной постоянной армией; ее численность с началом Северной войны 1700–1721 гг. за счет дополнительного набора и найма была доведена до 100 тысяч человек. Бурный рост вооруженных сил наблюдается и в других странах. К началу 1700-х годов армии Великобритании и Нидерландов также достигали 100 тысяч человек, не считая многотысячных морских команд, на которых во многом покоилось могущество этих держав. Во Франции армия со 120 тысяч в 70-х годах XVII в. была довербована до 400 тысяч в начале XVIII в. Множился и административный аппарат, росли военные ведомства и министерства.

Еще важнее были качественные изменения. В целом определились состав и иерархия боевых подразделений и частей от взвода и роты до бригады и дивизии, сложилась знакомая и сегодня система воинских званий от унтер-офицерских чинов до фельдмаршала. Роль пехоты постоянно росла, хотя не следует преуменьшать и значение кавалерии - оно оставалось высоким, а в некоторых армиях (например, польско-литовской) преобладающим; в последних битвах Тридцатилетней войны конница даже численно превосходила пехоту. Появились новые рода войск, в том числе драгуны, способные действовать как в конном, так и в пешем строю; шло формирование инженерного корпуса и элитных лейб-гвардейских частей. Главнокомандующие стремились обеспечить оперативное взаимодействие всех родов войск, наладить их постоянное снабжение путем создания баз и магазинов, поддерживать твердую дисциплину.

Существенно повысились дальнобойность и скорострельность личного оружия и артиллерии. Во всех войсках вводилось единообразное вооружение. На смену аркебузам и мушкетам с фитильным запалом пришли ружья, карабины и пистолеты с колесцовым, а позже и с более практичным кремневым замком (его изобретение в начале 10-х годов XVII в. приписывается французскому мастеру Марену ле Буржуа). Помимо гладких стволов все чаще использовались нарезные. Беспорядочный и спорадический огонь уступал место залповому и непрерывному. В пехоте в конце XVII в. были введены штыки, сначала вставные, затем насадные, не препятствовавшие стрельбе. Возросла роль артиллерии, разделившейся на осадную, крепостную, полевую, полковую и морскую, началась унификация калибров, была улучшена конструкция лафетов, что повысило подвижность орудий; их вес был намного облегчен благодаря прогрессу литейного производства. В конце XVII в. в Швеции изобрели орудие нового типа, промежуточное между пушкой и мортирой, - гаубицу. Совершенствовались боевые припасы - появились зарядные пороховые трубки, картечи, картузы и т. д.

С начала XVI в. в испанской армии были приняты плотные и глубокие построения пехотинцев (coronelias, затем tercios), которые впервые последовательно сочетали холодное оружие с ручным огнестрельным и могли противостоять тяжелой рыцарской коннице. Они принесли Испании блестящие победы в сражениях при Чериньоле (1503), Павии (1525), Сен-Кантене (1557) и других, стяжали славу непобедимых и имитировались в других странах. К концу XVII в., в ответ на растущую мощь огня на поле боя, постепенно восторжествовала более гибкая линейная тактика. Пехота обычно располагалась в центре, в две-три линии различной глубины из мушкетеров и пикинеров (с введением штыков пики почти вышли из употребления), кавалерия - на флангах, артиллерия - по фронту или между боевыми частями. В зависимости от местных условий позиционные действия сочетались с быстрым маневрированием, осады - с генеральными сражениями. Развитие тактики не было однонаправленным, и безупречного, универсального боевого порядка не могло существовать. Так, в 1634 г., после всех реформ и побед Густава Адольфа, шведы и их союзники-протестанты были наголову разбиты «старомодными» полками Габсбургов при Нёрдлингене.

В фортификации бастионное начертание, возникшее в Италии в конце XV в., получило быстрое развитие в разных странах. В 1565 г. новейшие достижения крепостного искусства обеспечили победный для христиан исход «Великой осады» Мальты османами. Реформаторы инженерной науки - француз Себастьен де Вобан (1633–1707), голландский барон Менно ван Кухорн (1641–1704) и саксонец Георг Римплер (1636–1683) - были сторонниками упорной, активной, глубоко эшелонированной обороны, призванной удерживать противника как можно дальше и дольше. Отныне осады велись по принципу постепенной атаки («побольше пота, поменьше крови»), с апрошами, целенаправленным батарейным огнем из тяжелых орудий по уязвимым участкам и сложной системой концентрических параллельных траншей, соединенных зигзагообразными окопами (сапами). Весьма действенным способом взятия крепостей стало минирование; против него применялись контрмины. Немалых успехов достигла и полевая фортификация.

Стремительно развивалось военно-морское дело. Все ведущие державы Европы создали постоянные военные флоты, которые насчитывали десятки судов различных классов - от галер, незаменимых в условиях мелководья, и брандеров до галеонов в XVI в. и трехпалубных стопушечных линейных кораблей в конце XVII в. Изобретателем водонепроницаемого орудийного порта в начале XVI в. считается французский судостроитель из Бреста по имени Дешарж. Благодаря этому и другим новшествам резко возросла огневая мощь морских судов, как по количеству размещаемых на борту орудий, так и по их калибру. Абордаж, прежде основная форма морского боя, был вытеснен артиллерийской дуэлью. Как и на суше, во флоте стало применяться линейное построение, что давало возможность слаженно маневрировать и многократно производить сокрушительные бортовые залпы. Наиболее примечательными событиями в морских анналах того времени были уничтожение османского флота при Лепанто в 1571 г., долгое противостояние испанской и английской армад и англо-голландские войны второй половины XVII в.

Знаменитые флотоводцы - испанский маркиз Санта Крус, англичанин сэр Фрэнсис Дрейк, голландский адмирал Михиел де Рюйтер и другие - своими победами доказали, что флот превратился в важную и неотъемлемую часть вооруженных сил. К концу XVII в. «владычицей морей» стала Британия: в 1688 г. ее военный флот состоял из 173 судов с экипажем в 42 тысячи человек при 6930 орудиях. В целях взаимодействия морских и наземных операций были основаны части морской пехоты: в Испании (1537), Франции (1622), Великобритании (1664) и Нидерландах (1665).

В эту эпоху возникают первые военно-учебные заведения (в 1653 г. в Пруссии учреждены кадетские школы), издается обширная военная литература, вырабатываются армейские уставы, церемониалы, обычаи, униформа, кодексы обращения с военнопленными и проведения дуэлей, разнообразные жанры военной музыки и т. д.

Историческим итогом всех этих перемен стало бесспорное военное преимущество и растущее мировое господство европейцев, начиная с походов Кортеса и Писарро, с горстью солдат захвативших державы ацтеков и инков. Однако так бывало не всегда. К примеру, испанцы не смогли покорить жившие на территории Чили племена арауканов (мапуче). В XVII в. индейцы Северной Америки достаточно быстро освоили огнестрельное оружие и научились использовать лошадей в военных действиях, не без успеха сопротивляясь европейцам еще и в XIX в. Определенный вклад в развитие тактики морского боя внесли и пираты (Г. Морган и другие).

Военная история Востока XVI–XVII вв. также весьма богата событиями - такими, как разгром мамлюкского Египта османами в 1516–1517 гг., затяжные турецко-персидские войны, завоевание Китая маньчжурами и борьба Кореи за свою независимость. Среди выдающихся полководцев Азии можно назвать могольских падишахов Бабура и Акбара, иранского шаха Аббаса I (преобразованием своих войск он в известной мере обязан английским советникам, в частности Р. Ширли), объединителей Японии Ода Нобунага и Токугава Иэясу, корейского адмирала Ли Сунсина. Здесь тоже быстро и повсеместно распространялось огнестрельное оружие, в том числе путем восприятия его европейских видов. Известны и смелые нововведения, например, первые опыты применения в Корее «ракетных устройств» («огненные повозки» - хвачха) и «кораблей-черепах» (кобуксон), позволивших корейцам в конце XVI в. уверенно отражать атаки японцев, хотя наличие брони на кобуксонах не доказано. Но если даже в Европе о «военной революции» принято рассуждать с оговорками, то в азиатских странах, где в данной сфере по-прежнему ориентировались на традицию, это едва ли возможно вообще. Именно в эти столетия все яснее проявлялось военное превосходство Запада над Востоком, тем более разительное, что на стороне последнего почти всегда был заметный, порой подавляющий перевес в численности войск. В первой половине XVI в. небольшие эскадры и десанты португальцев победоносно прошествовали почти по всему побережью Индийского океана, сломили сопротивление местных правителей и закрепились в стратегически важных пунктах. Борьба христианских государств с Османской империей велась с крайним напряжением сил и переменным успехом, однако туркам не удалось одолеть ни маленькую Мальту, ни уже клонившуюся к упадку Венецию. Победы османов все чаще оказывались «пирровыми» (четвертьвековая осада Кандии 1645–1669, Чигиринские походы 1677–1678 гг.) и вскоре сменились сокрушительными поражениями от армий Священной лиги под Веной в 1683 г., при Зенте в 1697 г. и др.

На севере Евразии Россия, не самая передовая военная держава, нередко уступавшая на поле брани западным соседям, довольно легко покорила Казанское, Астраханское и Сибирское ханства и отбила у турок Азов. В 80-х годах XVII в. сильный боевой корпус Цинского Китая долго не мог совладать с несколькими сотнями русских казаков, оборонявших острог Албазин на Амуре. Успехи царского оружия во многом связаны с тем, что военные реформы в России все более решительно следовали по западноевропейскому пути, и это способствовало росту новой мировой империи. По указу царя Михаила Федоровича, в начале 30-х годов XVII в. шотландец Александер Лесли, ставший первым русским генералом, сформировал полки «иноземного строя» - солдатские, драгунские и рейтарские. С помощью опытных иностранных наставников, особенно Патрика Гордона, Петр I довершил начатое, создав регулярную армию и флот, одни из лучших в Европе.

УДК 355/359

ВОЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯХШ-Ш ВВ. И ЕЕ ИЗУЧЕНИЕ В ЗАРУБЕЖНОЙ И РОССИЙСКОЙ ИСТОРИОГРАФИИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫХХ - НАЧАЛАХХ1 ВВ.1

В.В. ПЕНСКОЙ

Белгородский Государственный университет, [email protected]

На протяжении долгого времени изучение военного дела как составной части культуры человеческого общества, оставалось на периферии интересов профессиональных зарубежных и в особенности отечественных историков. Это мешало им оценить действительное влияние развития военного дела на эволюцию государства и общества, ход которой особенно ускорился на рубеже позднего Средневековья - раннего Нового времени. Широкое распространение огнестрельного оружия привело к перевороту в военном деле. Это повлекло за собой серьезные перемены в политическом, экономическом, социальном устройстве сначала западноевропейского общества, а затем и его соседей. Термин «военная революция» для обозначения этого переворота был введен британским историком М. Робертсом в 1955 г. С тех пор концепция «военной революции» заняло прочное место в западноевропейской и американской историографии, обретя как своих сторонников, так и противников. Дискуссия вокруг этого исторического феномена способствовала привлечению внимания к проблеме изучения войны как феномена культуры. В статье отражены основные аспекты изучения концепции военной революции и нынешнее состояние проблемы как в зарубежной, так и в отечественной историографии.

Ключевые слова: Европа и Россия в раннем Новом времени, военная революция, отечественная и западная историография о проблемах развития военного дела в раннем Новом времени.

Война и военное дело в истории человеческого общества занимают большое место. Классическая политическая история предстает перед нами как вереница войн, прерываемых короткими периодами мира, использовавшимися обычно для подготовки к новой войне.

Значение войны велико. Она не только служит мерилом прочности и отдельного человека, и целого социума, но и, как это ни парадоксально, часто выступала одним из важнейших двигателей политического и социально-экономического прогресса. Почему? Ответом на этот вопрос может служить классическое определение войны, данное прусским военным теоретиком К. Клаузевицем: «...Война есть...подлинное орудие политики, продолжение политических отношений другими средствами»2. Армия всегда выступала как один из важнейших инструментов правящей элиты общества по реализации своих политических замыслов. Успех же их выполнения прямо зависел от уровня развития военного дела. Стремление не отстать от возможных противников неизбежно стимулировало прогресс в этой сфере, немыслимый без поступательного движения вперед и в остальных областях жизни государства и общества. Необходимость соответствовать последним требованиям в военной сфере неизбежно влекла за собой перемены в политическом и социально-экономическом строе социума. Особенно быстро развивалось военное дело в переломные моменты истории.

Период с середины XV по XVIII вв. в этом отношении является одним из наиболее показательных. На мировой сцене сменилось главное действующее лицо. Лидировавший до этого Восток превратился в отстающий, стагнирующий регион, который рассматривался новым мировым лидером, Западом, как объект разрешения своих проблем. Завоеванное европейцами военное превосходство способствовало, по замечанию

1 Статья подготовлена при поддержке при поддержке гранта Президента Российской Федерации для государственной поддержки молодых российских ученых МД-1685.2005.6 и внутривузовского гранта БелГУ 2007 г. ВКГ 1281-07.

2 Клаузевиц К. фон. О войне. Т. 1. М. СПб., 2002. С.47.

американского историка У. Мак-Нила, «смыканию всепланетной ойкумены», в результате чего «мировая история получила новую размерность».3 Активизировавшиеся связи между континентами и народами содействовали более интенсивному, нежели ранее, трансферту информации, и обострению межгосударственной конкуренции. Это способствовало развитию экономики, науки и техники в западном мире, что дало в руки европейским политикам и военным необходимые средства для поддержания необходимого уровня военной мощи для защиты своих глобальных интересов. Стремление сохранить достигнутое военное превосходство стимулировало дальнейшее развитие военных технологий и военный мысли.

Серьезные изменения в тактике и стратегии европейских армий, вызванные внедрением огнестрельного оружия, были отмечены европейскими учеными и специалистами достаточно давно, еще в конце XV - начале XVI вв. Однако термин «Военная революция» применительно к этим переменам ввел в научный оборот в 1955 г. английский историк М. Робертс4. По словам другого британского историка, Дж. Паркера, он выдвинул идею в высшей степени «оригинальную, важную и несомненно своеобразную для изучения развития искусства войны в постренессансной Европе»5.

Суть идеи Робертса в следующем: на исходе Средневековья в военном деле Европы произошли серьезные перемены, заслуживающие того, что назвать их «военной революцией». «Эта революция, когда она завершилась, оказала глубокое влияние на общее генеральный курс европейской истории. Это событие стало своего рода водоразделом между средневековым миром и миром современным»6. Анализируя сущность произошедших в военном деле Западной Европы между 1560 и 1660 гг. перемен, М. Робертс указывал, что этот переворот «.являлся еще одной попыткой разрешить постоянную проблему тактики - как соединить метательное оружие и рукопашную схватку, как объединить ударную мощь, подвижность и защитную силу». В конечном итоге он привел к рождению новой, линейной тактики7. Изменения в тактике, повлекли в свою очередь, рост требований к дисциплине и качеству обучения солдат и офицеров: «Армия перестала быть швейцарской грубой массой или средневековым обществом агрессивных одиночек-профессионалов; она стала хорошо устроенным организмом, каждая часть которого повиновалась импульсам, спускавшимся сверху.»8. Прежние наемные армии, «покупаемые» на время кампании, были заменены армиями постоянными. Как следствие, ведение войны было монополизировано государством, ибо только оно «.могло мобилизовать необходимые административные, технические и финансовые ресурсы, требуемые для крупномасштабных военных действий...». Монополизация права ведения войны государством выразилась прежде всего в появлении «.новых административных методов и стандартов; новой администрации, с самого начала королевской, централизованной.»9.

Новая война способствовала резкому возрастанию военных расходов. Пытаясь разрешить эту проблему, монархи Европы в конечном итоге пришли к мысли о необходимости получить свободу от сословно-представительных учреждений в финансовых вопросах. В каком-то смысле они нашли понимание у самого общества, которое согласилось пожертвовать прежними средневековыми «вольностями» в обмен на безопасность, предоставляемую постоянной армией, находившейся под жестким контролем сильной королевской власти10.

Но и это еще не все. М. Робертс также предположил, что внедрение в военную практику Европы огнестрельного оружия и его широкое распространение привело к радикальным переменам в жизни Европы, которые изменили ее лицо и заложили основы современного европейского общества и одолевающих его проблем11.

3 Мак-Нил У. Восхождение Запада. Киев - М., 2004. С.741, 747.

4 Roberts M. The Military Revolution, 1560-1660 // Roberts M. Essays in Swedish History. L., 1967. P.195-225.

5 Parker G. The “Military Revolution,” 1560-1660 - a Myth? // The Journal of Modern History. Vol. 48. № 2 (June 1976). P.195.

7 Ibidem. P.196.

8 Ibidem. P.198.

9 Ibidem. P.205.

10 Ibidem. P.207-208.

11 Ibidem. P.213, 218.

Выдвинутая М. Робертсом идея вызвала большой интерес и легла в основу многих исторических исследований 60-х - начала 70-х гг. XX вв., посвященных истории Западной Европы XIV - XVIII вв.12 «В течение нескольких лет в известной степени туманная концепция военной революции, - по словам американцев Б. Хэлла и К. ДеВриса, - стала новой ортодоксией в истории Европы на заре Нового времени»13. Сам М. Робертс писал в 1995 г. Дж. Паркеру, что не ожидал такого эффекта от обычной лекции в провинциальном университете и не мог даже надеяться, что ему удастся внести в историческую науку нечто новое14.

Однако первая увлеченность новой концепцией прошла к середине 70-х гг. ХХ в. К этому времени выросло новое поколение историков, появились новые идеи, накопились новые материалы, требовавшие осмысления и интерпретации. Стало очевидным, что гипотеза Робертса нуждается в корректировке.

Начало этому процессу положил английский историк Дж. Паркер своей программной статьей «Военная революция» 1560-1660 - миф?». В ней Дж. Паркер, согласившись с четырьмя ключевыми, по его мнению, тезисами Робертса о военной революции, задался вопросом: «Могут ли эти утверждения быть изменены в современных условиях?»15.

Ответ на него был утвердительным. Во-первых, по мнению Дж. Паркера, 1560 г., выбранный Робертсом в качестве отправной точки военной революции, не совсем удачен, так как признаки, присущие армиям Нового времени, можно найти уже в кондоттах ренессансной Италии. Вместе с тем военная революция не закончилась и в 1660 г. Поэтому Дж. Паркер предложил расширить ее временные рамки с 1530 по 1710 гг. Во-вторых, Паркер, признавая революционность вклада, сделанного Морицем Оранским и Густавом-Адольфом в развитие западноевропейского военного дела, подчеркнул необходимость отдать должное их предшественникам - к примеру, испанским военными теоретикам и практикам XVI в. Кроме того, он обратил внимание на целый ряд военнотехнических новшеств, оказавших значительное влияние на развитие военного дела в XVI в., и, прежде всего, на новую систему фортификации, trace italienne16.

Свое видение проблемы военной революции, конспективно изложенное в этой статье, Паркер развил в фундаментальной монографии «The Military Revolution. Military innovation and the Rise of the West, 1500-1800»17 и в серии отдельных статей18. Он обстоятельно изложил все доводы «за», при этом придав большую стройность и определенность концепции М. Робертса. Предложенная Паркером новая трактовка концепции Робертса в сжатом виде может быть представлена так: «Трансформация военного дела в Европе на заре Нового времени включала в себя три основных компонента - широкое использование огнестрельного оружия, распространение новых систем фортификации и рост численности армий.»19. Эти три инновации повлекли за собой все остальные новшества - сперва в военном деле, а затем и в политическом, социальном, экономическом и культурном устройстве западноевропейского общества. В таком виде обновленная концепция военной революции привлекла к себе многих молодых историков20.

12 См., например: Bean R. War and Birth of the Nation State // The Journal of Economic History. Vol. 33. № 1 (Mar., 1973). Р. 203-221; Clark G. War and Society in the Seventeenth Century. Cambridge, 1958; Howard M. War in European History. L 1976; McNeill W. The Rise of the West. A History of Human Community. Chicago, 1963 (русский перевод: Мак-НилУ. Восхождение Запада. История человеческого сообщества. Киев - М., 2004) и др.

13 Hall B.S., DeVries K.R. The Military Revolution Revisited // Technology and Culture. № 31.1990.

14 Parker G. The “Military Revolution” 1955-2005: from Belfast to Barcelona and the Hague // The Journal of Military History 69 (January 2005). P.209.

15 Parker G. The “Military Revolution,” 1560-1660 - a Myth? // The Journal of Modern History. Vol. 48. № 2 (June 1976). P.197.

16 Ibid. P.198-199, 203-204, 223.

17 Parker G. The Military Revolution. Militaryinnovation andthe Rise of the West, 1500-1800. Cambridge, 1988.

18 См., например: Parker G. The “Military Revolution” 1955-2005: from Belfast to Barcelona and the Hague // The Journal of Military History. № 69 (January 2005). Р.205-209.

19 Parker G. The Military Revolution. Military innovation and the Rise of the West, 1500-1800. Cambridge, 1988. Р.43.

20 См., например: Childs J. The Military Revolution I: The Transition to Modern Warfare // The Oxford Illustrated History of Modern War. Oxford, 1997. P.19-34; Croxton D. A Territorial Imperative? The Military Revolution,

Выступление британского историка в защиту концепции Робертса послужило началом новой оживленной дискуссии вокруг этой проблемы. С неослабевающей силой она продолжается и сегодня, захватывая все новые и новые аспекты перемен в военном деле XV - XVIII вв.21. В том, что внедрение огнестрельного оружия в повседневную военную практику Запада (а затем и Востока) имело весьма и весьма серьезные последствия - с этим согласны все. Однако мнения историков расходятся по нескольким основным пунктам: являлись ли эти перемены действительно революционными, каков их временной и пространственный охват и в чем заключались их последствия как для истории Европы, так и для всего мира.

Противники Робертса и Паркера считают, что для описания характера этих перемен термин «революция» не подходит из-за их растянутости во времени и очевидного «размывания» первоначально стройной и логичной идеи. Они скорее являются сторонниками постепенного изменения западноевропейского военного дела в рассматриваемый период. Так, Дж. Хэйл предложил использовать для описания процессов эволюции военного дела в позднем Средневековье и в начале Нового времени термин «военная эволюция», поскольку, по его мнению, процесс перемен в военной сфере оказался слишком растянут во времени22. Другой «эволюционист», Дж. Линн, выдвинул оригинальную гипотезу поэтапного развития европейского военного дела от эпохи Средневековья до наших дней23.

Анализируя развитие европейского военного дела в это время, он отмечал, что для изучения особенностей военного строительства намного более важным представляется исследование таких аспектов, как способы комплектования вооруженных сил, их организация, проблемы мотивации и морального духа, состояние командования, формы оплаты военнослужащих и отношения армии к обществу и власти24. Технологические и тактические новшества, на которые делают упор сторонники военной революции, на взгляд Линна, конечно же важны, но по отношению к названным выше аспектам второстепенны25. Не стоит преувеличивать, по его мнению, и роль Морица Оранского и Густава Адольфа как родоначальников новой тактики. Как указывал историк, армия Генриха IV французского раньше и независимо от голландцев и шведов стала использовать элементы линейной тактики26.

Strategy and Peacemaking in the Thirty Year War // War in History. 1998. №5 (3). P.253-279; DeVries K. Gunpowder Weaponry and the Rise of the Early Modern State // War in History. 1998. №5 (2). P.127-145; Palmer M.A.J. The “Military Revolution” Afloat: the Era Anglo-Dutch Wars and the Transition to Modern Warfare at Sea // War in History. 1997. №4 (2). P.123-149; Roy K. Military Synthesis in South Asia: Armies, Warfare and Indian Society c. 17401849 // The Journal of Military History. Vol. 69. (July, 2005). Р.651-690; Wood J.B. The King’s Army. Warfare, soldiers and society during the Wars of Religion in France, 1562-1576. Cambridge, 1996 и др.

21 Обзор основных направлений развития западной исторической мысли в этом вопросе см.: Frost R.J. The Polish-Lithuanien Commonwealth and the “Military Revolution” // Poland and Europe: Historical Dimensions. Vol 1. Selected Essays from the Fiftieth Anniversary International Congress of the Polish Institute of Arts and Sciences of America. N.Y., 1993. P.19-23; Lynn JA. Review Essay: Clio in Arms: the Role of the Military Variable in Shaping History // The Journal of Military History. Vol.55. №1 (Jan., 1991). P.83-95; Parrott D. The Constraints on Power: Recent Works on Early Modern European History // European History Quaterly. 1990. Vol. 20. P.101-108; Rogers C.J. The Military Revolution in History and Historiography // The Military Revolution Debate. Boulder-Oxford, 1995. P.3-7 и др.

22 Hale J.R. War and Society in Renaissance Europe, 1450-1620. N.-Y., 1985. Р.46.

23 Lynn JA. The Evolution of Army Style in the Modern West, 800-2000 // The International History Review. - XVIII. №3 (Aug., 1996). Р.509.

24 В этом с ним солидарен и Г. Ротенберг, отмечавшим чрезвычайную важность введения в новых армиях жесткой дисциплины и регулярной муштры (См.: Rothenberg G. Maurice of Nassau, Gustavus Adolphus, Raimondo Montecucoli, and the «Military Revolution» of the Seventeenth Century // Makers of Modern Strategy from Machiavelli to the Nuclear Age. Princeton, 1986. Р.35).

25 Lynn J. The Trace Italienne and the Growth of Armies: The French Case // The Journal of Military History. Vol. 55. №3 (Jul., 1991). Р.323.

26 Lynn JA. Tactical Evolution in the French Army. 1560-1660 // French Historical Studies. Vol. 14. Issue 2 (Autumn, 1985). Р.176-191. И Дж. Линн не одинок в этом мнении. Так, английский историк Р. Бржезинский полагает, что Густав-Адольф король больше заслуживает внимания как государственный и политический деятель, нежели как полководец и военный реформатор,

Правда, стоит отметить, что такой радикализм не встретил поддержки среди основной массы специалистов. Однако он способствовал дальнейшему «размыванию» временных и территориальных рамок военной революции27. Так, по мнению К. Роджерса, с XIV по XVII вв., европейское военное дело пережило четыре военных революции: «пехотную», «артиллерийскую», «артиллерийско-крепостную» и собственно «военную»28. Кроме того, по мнению многих историков, рассматривая эту проблему, не стоит замыкаться только европейскими рамками, а необходимо изучить изменения в военном деле в других регионах мира, имевших место в это же время, а также их взаи-мовлияние29. Некоторые же, как, например, М. Прествич, и вовсе полагают, в чем-то смыкаясь с «эволюционистами», что военная революция XV-XVШ вв. стала естественным продолжением средневековой военной революции конца XII - 40-х гг. XIV вв.30

Спорным и неоднозначным выглядит, по мнению ряда современных историков, и вопрос о степени влияния перемен в военной сфере на заре Нового времени на политическое и социальное устройство европейских государств. Если с точки зрения сторонников военной революции необходимость создания сильных и многочисленных постоянных армий стимулировало процессы становления сильной власти и рождение абсолютистских монархий Нового времени, то, к примеру, Н. Хеншелл полагает, что все было с точностью до наоборот31.

Таким образом, можно заключить, что разброс мнений в западной историографии по проблеме военной революции к настоящему времени достаточно велик. Очевидно, что эти разброд и шатание обусловлены тем, что в основу концепции Робертса легли результаты его многолетних изысканий по истории Швеции XVII в.32 Привлечение же материалов из других регионов Западной Европы давало неожиданные результаты, с трудом поддающиеся истолкованию в духе «ортодоксальной» теории военной революции33.

В еще большей степени это относится к периферии Западной Европы. Это касается, к примеру, Османской империи, военное дело которой стало предметом пристального внимания историков относительно34. Однако уже сейчас очевидно, что укрепившееся в западной и отечественной историографии мнение об отсталости и примитивности османского военного дела применительно к рассматриваемому периоду явно ошибочно и османы также вступили на путь военной революции, хотя в силу ряда причин не смогли завершить его35.

славу которых он заслужил только в результате стечения обстоятельств (См: Brzezinski R. The Army of Gustavus Adolfus (2): Cavalry. Oxford, 1993. P.34-35).

27 См., например: Black J. European Warfare 1494-1660 and the Military Revolution II History Review. March 2003. P.47-52; The Medieval Military Revolution: State, Society and Military Change in Medieval and early Modern Europe. L., 1998 и др.

28 Rogers C.J. The Military Revolution of the Hundred Years’ War II The Journal of the Military History. Vol. 57. №2 (Apr., 1993). P.276.

29 Childs J. The Military Revolution I: The Transition to Modern Warfare II The Oxford Illustrated History of Modern War. Oxford: Oxford University Press, 1997. P.19-34; Black J. European Warfare 1494-1660 and the Military Revolution II History Review. March 2003. P.47-52; Black J. European Warfare 1660-1815. New Hawen-London, 1994 и др.

30 Prestwich M. Armies and Warfare in the Middle Ages. The English Experience. New Haven

& London, 1996. P.345-346.

31 Хеншелл Н. Миф абсолютизма. Перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии раннего Нового времени. СПб., 2003. С.10-11, 228-240.

32 Roberts M. From Oxenstierna to Charles XII. Four Studies. Cambridge, 1991; Roberts M. The Swedish Imperial Experience 1560-1718. Cambridge, 1979 и др.

33 См., например: Hellie R. Enserfment and Military Change in Muscowy. Chicago-London, 1971. P.57. В этом плане заслуживают внимания работ британского историка Р. Фроста (См., например: Frost RJ. The Polish-Lithuanien Commonwealth andthe “Military Revolution” II Poland and Europe: Historical Dimensions. Vol. 1. Selected Essays from the Fiftieth Anniversary International Congress of the Polish Institute of Arts and Sciences of America. N.Y., 1993. P.19-47; Frost RJ. The Northern Wars 1558-1721. L. N.-Y., 2000). Признавая в целом существование отдельных признаков военной революции в Речи Посполитой в середине XVI - середине XVII вв., он под черкивал и существенные ее отличия картины от «классических» в этом отношении Швеции и Голландии.

34 См., например: Agoston G. Guns for the Sultan. Military Power and Weapon Industry in the Ottoman Empire. Cambridge, 2005; Murphey R. Ottoman warfare 1500-1700. New Brunswik, 1999 и ряд др.

35 См.: Пенской В.В. Военная революция и развитие военного дела в Османской империи в XV -XVII вв. II Восток (Oriens). Афро-азиатские общества: история и современность. 2007. № 6. С.30-40.

Тоже самое можно сказать и о развитии военного дела в Восточной Европе, прежде всего в России. Вызвано это, по нашему мнению, скорее всего тем, что «rossica non leguntur». Как правило, западные историки, исследуя проблемы развития военного дела в рассматриваемый период на периферии Западной Европы, редко прибегают к документам и тем более к материалам «туземных» архивов и опираются обычно на исследования местных специалистов без стремления как-то иначе интерпретировать приводимые ими сведения. Поэтому их работы носят обычно вторичный характер36. Между тем проблемы изучения истории, к примеру, русского военного дела допетровского времени, никак нельзя полагать в числе приоритетных тем отечественной исторической науки. Серьезные исследования по данной проблеме можно пересчитать буквально на пальцах одной руки и все они вышли достаточно давно37. Советские историки не проявили в свое время большого интереса к проблеме военной революции, что выглядит более чем странным, поскольку многие аспекты, связанные с ней, были достаточно подробно разработаны и дореволюционными отечественными военными ис-ториками38, и одним из основоположников марксизма Ф. Энгельсом39. При этом он не раз использовал для характеристики этих перемен прилагательное «революционный»40. Однако немногие из советских историков, занимавшихся военноисторическими исследованиями, в лучшем случае ограничились лишь описанием перемен в отечественном военном деле в XV - XVIII вв., не вдаваясь в их анализ и уж тем более не замечая бурных дискуссий, развернувшихся вокруг проблемы военной революции в западной исторической науке41. Вызвано это, как нам представляется, это связано с общим пренебрежением отечественной исторической науки к военной истории как «уделу» историков-военных и с определенной изоляцией ее от исторической науки западной. В итоге проблема военной революции в отечественной историографии практически не разработана. Впервые о ней заговорил в конце 90-х гг. минувшего столетия А.Б. Каменский42. Однако потребовалось еще несколько лет, прежде чем концепция военной революции была наконец замечена отечественными историками. Правда, на первых порах упоминания о военной революции и появились в работах отечественных специалистов, то, как правило, со ссылкой на зарубежных авторов и без попыток проанализировать сущность этого явления применительно к отечественным условиям43. Более серьезный подход к использованию концепции военной революции можно найти в последних работах уральского историка С.А. Нефедова44. Однако и в этом случае

36 Характерные примеры таких «вторичных» работ: Keep J.L. Soldiers of the Tsar. Army and Society in Russia 1462-1874. Oxford, 2002; Davies В. Village into Garrison: The Militarized Peasant Communities of Southern Muscovy // Russian Review. Vol. 51. No. 4 (Oct., 1992). P481-501. Редкое исключение из общего правила: Paul M. The Military Revolution in Russia, 1550-1682 // The Journal of Military History. № 68 (January 2004). Р.9-45.

37 Наиболее крупной работой, своего рода энциклопедией русского военного дела в допетровское время по праву считается монография А.В. Чернова: Чернов А.В. Вооруженные силы русского государства в XV-XVII вв. М., 1954. См. также: Калинычев Ф.И. Правовые вопросы военной организации Русского государства второй половины XVII века. М., 1954.

38 См., например: Масловский Д.Ф. Строевая и полевая служба русских войск времен императора Петра Великого и императрицы Елизаветы. М., 1883; Пузыревский А.К. Развитие постоянных регулярных армий и состояние военного искусства в век Людовика XIV и Петра Великого. СПб., 1889 и др.

39 Энгельс Ф. Армия // Маркс К. Энгельс Ф. Сочинения. Т. 14. М., 1959. С.5-50; его же. Артиллерия // Маркс К. Энгельс Ф. Сочинения. Т.14. С.196-221; его же. Кавалерия // Маркс К. Энгельс Ф. Сочинения. Т.14. С.296-325; его же. Тактика пехоты и ее материальные основы 17001870 гг. // Маркс К. Энгельс Ф. Сочинения. Т.20. М., 1961. С.655-662 и др.

40 Энгельс Ф. Анти-Дюринг // Маркс К. Энгельс Ф. Сочинения. Т. 20. М., 1961. С.171.

41 Бескровный Л.Г. Русская армия и флот в XVIII в. М., 1958; Епифанов П.П. Войско. Оружие. Крепости // Очерки русской культуры XVII века. Ч. 1. М., 1979. С.234-296; Золотарев В.А., Межевич М.Н., Скородумов Д.Е. Во славу Отечества Российского. М., 1984 и ряд др.

42 Каменский А.Б. От Петра I до Павла I. Реформы в России XVIII века. Опыт целостного анализа. М., 1999. С.74-75.

43 Козляков В.Н. Служилый «город» Московского государства XVII века (от Смуты до Соборного уложения). Ярославль, 2000. С.118; Новоселов В.Р. Проблемы западноевропейской военной организации в эпоху раннего нового времени // Мир и война: культурные контексты социальной агрессии. М., 2005. С.27 и ряд др.

44 Нефедов С.А. Первые шаги на пути модернизации России: реформы середины XVII века // Вопросы истории. 2004. № 4. С.33-52; Нефедов С.А. Демографически-структурный ана-

концепция военной революции не стала предметом специального рассмотрения. По существу, первая серьезная попытка применить идеи Робертса к русским реалиям конца XV - начала XVIII в. была сделана В.В. Пенским45. Т.о, можно смело утверждать, что, как и в случае с Турцией, изучение русского военного дела в эпоху позднего Средневековья - раннего Нового времени по существу, только-только начинается и здесь нас ожидают новые открытия46.

Подводя общий итог всему вышесказанному, можно с уверенностью сказать, что оживленная дискуссия вокруг проблемы военной революции, начавшаяся пятьдесят лет назад, отнюдь не закончилась и продолжается и по сей день. Расширение поля исторического поиска и в географическом, и в хронологическом плане из-за возникших внутренних противоречий привело к своеобразному «разложению» прежде ясной и целостной концепции и, как следствие, способствовал жесткой критике основных тезисов «революционной» теории Робертса - Паркера и их последователей. Однако отрицать значимость выдвинутой М. Робертсом и усовершенствованной Дж. Паркером концепции только на том основании, что их «классическая» модель не «укладывается» в восточноевропейские реалии или слишком «растянута» во времени, преждевременно. Сама по себе картина военной революции, если рассматривать ее не как одномоментный акт, а как процесс, представляется более сложным и многоплановым историческим феноменом47. Привлечение новых материалов, расширение территориального и временного кругозора позволяют надеяться на дальнейшее углубление знаний об истории военного дела на рубеже Средневековья и Нового времени и воздействии перемен в нем на изменения в политическом, социально-экономическом и культурном развитии мира в это действительно «осевое» время.

MILITARY REVOLUTION XVI-XVII c. IN THE FOREIGN AND RUSSIAN HISTORIOGRAPHY 2ND HALFXX-THEBEGINNINGSXXI CENTURIES

The Belgorod state university

e-mail: [email protected]

Throughout long time studying of warfare as component of culture of a hu- man society remains on periphery of interests professional foreign and in par- ticular Russian historians. It prevented to estimate it the valid influence of devel- opment of warfare on the state and society evolution which course was especially accelerated on a boundary of the late Middle Ages - early New Time. The fire- arms wide circulation has led to revolution in warfare. It has caused serious changes in the political, economic, social spheres at first the West European soci- ety, and then and its neighbours. The term «military revolution» for a designa- tion of this overturn has been entered by the British historian M.Roberts in 1955. Since then the concept of "military revolution» has taken a solid place in the West European and American historiography, having found both the supporters and opponents. Discussion around this historical phenomenon promoted atten- tion attraction to a problem of studying of war as culture phenomenon. In article are reflected the basic aspects of studying of a conception of military revolution and a present condition of a problem both in foreign, and in a Russian historiog- raphy.

Keywords: Europe and Russia in early New Time, military revolution, a Russian and western historiography about problems of development of warfare in early New Time.

лиз социально-экономической истории России. Екатеринбург, 2005. С.60-65; Нефедов С. А. Концепция демографических циклов. Екатеринбург, 2007. С.114-118.

45 Пенской В.В. Военная революция в Европе и вооруженные силы России второй половины XV - XVIII вв.: от дружины к регулярной армии. М., 2004.

46 См., например: Курбатов О.А. Организация и боевые качества русской пехоты «нового строя» накануне и в ходе русско-шведской войн 1656-1658 годов // Архив русской истории. Вып. 8. М., 2007. С.157-197.

47 См.: Пенской В.В. Военная революция в Европе XVI-XVII веков и ее последствия // Новая и новейшая история. 2005. № 2. С.194-206.

Бесконечные династические конфликты по всей Европе, усугубленные нарастающими религиозными разногласиями и подкрепленные воздействием огнестрельного оружия, привели к перевороту в военном деле в пределах Европы. Все еще достаточно примитивные европейские монархии начала XVI столетия вынуждены были учитывать новшества, и это приводило к изменениям в системе государственной власти. Армии конца XV столетия все еще состояли в основном из лучников (способных выпустить до десяти стрел за минуту с вероятностью точного попадания на расстоянии до 200 ярдов — 182,4 метра), кавалерии и копейщиков. Иногда этот набор дополнялся несколькими единицами артиллерии. Развитие последней привело к серьезным изменениям в средствах обороны — стены крепостей стали ниже и толще, при них начали устраивать бастионы и устанавливать артиллерию. По периметру оборонительные сооружения стали протяженнее. Стоимость возведения существенно выросла, однако новые системы защиты были действенными, и захват городов стал очень затруднительным даже при длительных осадах, рытье подземных ходов и наличии многочисленных армий. Поэтому крайне редко какая-нибудь из многих битв становилась решающей. Первым видом пехотного огнестрельного оружия в Европе стала аркебуза, разработанная в начале XVI столетия — для ее перезарядки требовалось несколько минут, а дистанция точного попадания была вдвое меньше, чем у лучников, но она была эффективна, потому что при этом не требовалось длительного обучения солдат стрельбе. Переворот начался только после разработки мушкета в 1550-х годах (впервые его применили испанские солдаты в Италии). Из него можно было пробивать стальной доспех на расстоянии сто ярдов (91,4 м), и древние виды оружия, такие как палаш, алебарда и арбалет, приносившие мало пользы на протяжении предыдущих десятилетий, окончательно исчезли (даже англичане отказались от своих традиционных боевых луков в 1560-х годах). Копейщики были намного менее эффективны, но их оставили, чтобы защищать мушкетеров, поскольку скорострельность у них была низкая. Решение проблемы было найдено в 1590-х годах, когда придумали способ залповой стрельбы, выстраивая мушкетеров длинными рядами. Однако для этого требовалось уже обучение, тренировки и дисциплина, и связность действий разных подразделений. К 1620-м годам шведская армия уже могла выставить шесть рядов мушкетеров, настолько хорошо обученных, что они могли поддерживать непрерывный огонь. Нарезные ружья уже существовали, но их скорострельность была еще ниже, и их использовали только для снайперской стрельбы. К началу XVII столетия появились первые образцы полевой артиллерии — шведы в 1630-х годах применяли до восьмидесяти орудий.

В результате этих технических нововведений численность европейских армий быстро возросла. К концу XV столетия армии Карла VIII в Италии и его испанских противников насчитывали не более 20 000 человек и были ничтожно малы по сравнению с великими армиями династии Сун в Китае за шестьсот лет до того. За столетие испанская армия возросла примерно в десять раз, до 200 000 человек, а к 1630-м годам армия в 150 000 человек считалась нормальной для любого крупного государства. К концу XVII столетия численность французской армии составляла около 400 000 человек, а упадок испанской державы проявился в том, что правительство могло содержать армию не более 50 000 человек. Даже страны среднего звена, такие, как Голландия и Швеция, к концу XVII столетия содержали армии по 100 000 человек и более. Поначалу технические новинки сказались на ситуации в главных конфликтных точках — Италии, Франции, Испании и Нидерландах. Англия, которой вторжение не угрожало, не строила современных фортификаций и содержала намного меньшую армию; в некоторых сражениях во время гражданской войны 1640-х годов, таких, как при Несби, полевая артиллерия не применялась вовсе.

В военно-морском деле также произошли существенные перемены, поскольку за два века после 1450 года научились оснащать пушками парусные суда. К началу XVI столетия огнестрельное оружие на флоте было представлено дульнозарядными бронзовыми пушками, стрелявшими железными ядрами весом в шестьдесят фунтов (27,24 кг). К концу столетия научились строить галеоны, и голландцы в начале XVII столетия первыми построили флот, пригодный для долгосрочных плаваний в океанах; он предназначался для нападения на испанцев. В состав его входили первые фрегаты водоизмещением 300 тонн, снабженные 40 пушками каждый — к середине XVII столетия у голландцев было 157 боевых кораблей. К концу XVII столетия военно-морские флоты основных европейских держав были способны проводить операции в Карибском море, Индийском и Тихом океане, нападать друг на друга на расстоянии тысяч миль от баз. (Более усовершенствованные корабли строили в Азии. В 1590-х годах корейцы создали «судно-черепаху», ранний вариант бронированного корабля, около 100 футов (30,5 м) в длину, с покрытием шестиугольными металлическими пластинами, препятствующими абордажу или пробиванию бортов. На «черепахе» было устроено по двенадцать пушечных портов на каждом борту и 22 люка для мелкого огнестрельного оружия и огнеметов. Именно с помощью таких судов был дан отпор японцам во время вторжения 1590-х годов).

Эти огромные армии и флоты нуждались в серьезном обеспечении. В 1440-х годах французская артиллерия расходовала 20 000 фунтов (около 8 тонн) пороха в год; двести лет спустя ей требовалось 500 000 фунтов (около 200 тонн). Оружие для пехоты нужно было изготавливать в больших мастерских, пришлось увеличить производство железа и металлических изделий. Строились арсеналы и верфи. Людей следовало нанимать путем рекрутского набора, им следовало платить в той или иной форме. Военные расходы стали «съедать» чуть ли не весь доход государств — например, в богатой Оттоманской империи на армию и флот уходило почти две трети доходов правительства. Даже такие страны, как Англия, избежавшие вовлечения в основные европейские войны, могли оказаться на грани банкротства. Война с Шотландией и Францией (длившаяся с перерывами с 1542 по 1550 год) обходилась около 450 000 ф.ст. в год, притом, что доход государства составлял всего 200 000 ф.ст. в год. Финансирование войны обеспечивалось путем продажи монастырских земель, конфискованных Генрихом VIII (две трети их были проданы к 1547 году), увеличения налогов, изъятия денег под видом добровольных займов, конфискации имущества частных лиц; и все равно государственный долг доходил до 500 000 ф. ст. В Испании, которая вынуждена была расплачиваться за политические демарши Габсбургов, ситуация была еще плачевнее. Когда Филипп II вступил на трон в 1556 году, он обнаружил, что весь доход государства на ближайшие пять лет уже разобран на выплату основных ссуд и процентов. Испанская монархия обанкротилась; то же самое повторилось в 1575, 1596, 1607, 1627, 1647 и 1653 годах. Деньги, одалживаемые монархам, по сути, просто конфисковывались — у королей всегда оставалась возможность добыть еще денег, отказавшись выплачивать проценты по уже выданным ссудам, пока не будут даны новые.

В большинстве стран отсутствовали бюрократические структуры для управления и содержания больших армий. Много трудностей создавало и рекрутирование солдат. Как правило, в армию шли те, у кого не оставалось иной альтернативы прямой смерти от голода. Во многих местах администраторам выдавали разнарядку на отправку в армию определенного числа преступников. Поэтому армии представляли собой разнородное сборище недисциплинированного сброда, к тому же состав подразделений постоянно менялся. Образования не распадались в основном из-за боязни упустить свою долю добычи. Уровень дезертирства был высок; в среднем армии теряли ежегодно почти четверть состава за счет болезней, дезертирства и военных потерь. Бывало и хуже: численность испанской армии во Фландрии сократилась с 60 000 человек в июне 1576 года до 11 000 в ноябре. Между 1572 и 1609 годами испанская армия в Нидерландах бунтовала не менее сорока пяти раз. Не способные организовать собственные армии, к началу XVII столетия правительства стали перепоручать это нанятым по контракту специалистам — в период максимально активного ведения войн на европейских территориях в 1630-е годы было задействовано более 400 таких помощников. Некоторые из них, такие, как Валленштейн, содержали целые армии от имени императора и могли основательно обогатиться в случае успеха кампании. Только в Швеции при Густаве-Адольфе существовала система призыва, но это привело к ужасным последствиям в стране. Бюгде, один из приходов в Швеции, был обязан в течение двух десятилетий после 1620 года поставить для армии 230 мужчин. Из них выжили всего пятнадцать человек, и пять из этих вернувшихся домой были калеками — мужское население прихода сократилось наполовину. Жалованье солдатам платили очень скудное, снабжение многочисленных войск было затруднено за счет отвратительного состояния европейских коммуникаций. Расположенный в каком-нибудь городке гарнизон в 3000 человек мог быть многочисленнее жителей самого города, а войско в 30 000 человек превышало население большинства городов в Европе. Проблемы углублялись еще и необходимостью обеспечивать фураж для лошадей, а к тому же за армией следовало огромное число «обозных». В 1646 году в двух баварских полках было 960 солдат, но их сопровождали 416 женщин с детьми и 310 слуг. Провиант поставлялся армиям в виде «платы за защиту» теми селениями, через которые они проходили (быстро сообразив, что это намного эффективнее простого грабежа). В районах самых активных боевых действий поселянам приходилось откупаться от обеих соперничающих армий и мириться с угрозой заболеваний, распространяемых войсками. Жители местностей, прилегающих к основным дорогам, страдали при переходе армий туда и обратно. Оттоманская армия имела четко установленные системы снабжения и пользовалась определенными основными путями при проходе через Анатолию. Но во время кампании 1579 года против Сефевидов ей пришлось избрать новые пути передвижения, поскольку на прежнем маршруте все деревни были оставлены жителями и заброшены.

Уникальное издание, не имеющее себе равных! Первое отечественное исследование Великой огнестрельной революции XV–XVII вв., перевернувшей не только военное дело, но и всю историю человечества. По мере распространения огнестрельного оружия на смену прежней ударной тактике (когда на поле боя преобладала пехотная пика, а главным родом войск были пикинеры) пришел «огневой бой», дистанционное поражение противника массированным огнем мушкетеров и артиллерии, – так, в крови и пороховом дыму, умирало Средневековье и рождалось Новое Время.

Военная революция, чреватая радикальными социальными преобразованиями, с разной скоростью протекала в Западной Европе, на Руси, в Речи Посполитой и Оттоманской империи – именно этими различиями во многом объясняется возвышение Запада и упадок Восточной и Юго-Восточной Европы, а запоздалый отказ Руси от «османской» военной модели в пользу западноевропейской традиции во многом предопределил особый путь развития русской цивилизации.

Разделы этой страницы:

Если бросить взгляд назад, то нетрудно заметить, что в последней четверти XVI в. в вопросах развития военного дела впереди всех оказалась страна, обогнавшая все остальные государства Европы в экономическом развитии точно так же, как это сделали итальянцы в начале XV в. П. Шоню в присущей французской исторической школе изящной манере отмечал, что с конца XV в. «…центр тяжести Европы неуловимо перемещался по оси север – юг, слегка отклоненной к западу…», и что xvi в. стал последним, когда в Европе господствовало Средиземноморье. «Традиционная история подчиняется той же хронологии, что и история глобальная, двинувшаяся от внутреннего моря к богатым планктоном холодным морям севера… Классическая Европы – это еще и холодная Европа, под суровым оком грозного бога пуритан и сокровенного бога янсенистов. Европа, покинувшая Средиземноморье…» 149 . И Нидерланды включились в этот процесс постепенного перемещения экономического, политического и культурного центра Европы на север одними из первых, если не первыми. Оказавшиеся под властью Габсбургов в конце XV в., страны нынешнего Бенилюкса, и без того отличавшиеся высоким уровнем экономического развития, включенные в имперскую экономику, использовали представившийся им шанс.

К середине XVI в. этот регион, не имевший ни колоний, ни богатых природных ресурсов, не отличавшийся многолюдством, стал едва ли не главным экономическим и финансовым центром Северной и Центральной Европы. О размерах экономического потенциала Нидерландов можно судить по таким цифрам: к концу своего правления Карл V извлекал из «Низинных земель» только в качестве прямых налогов 2 млн. гульденов (аналог дуката) в год, и еще столько же уходило на развитие военной инфраструктуры, тогда как собственно Испания приносила в имперскую казну всего лишь 0,6 млн. дукатов 150 . И это при том, что в 1500 г. население Испании составляло около 8 млн. чел., а Нидерландов – 1,9 млн. чел. 151 . По оценкам герцога Альбы, направленного наместником в Нидерланды, в 1570 г. промышленно-ремесленный потенциал Нидерландов составлял 50 млн. гульденов, еще столько же вращалось в аграрном секторе. Объем внутренней торговли в это же время колебался между 17 и 28 млн. гульденов, не говоря уже о размерах импортно-экспортных операций – в середине XVI в. они составляли порядка 36–38 млн. гульденов 152 . Так что введение предложенного Альбой 10-%-ного налога с оборота (печально знаменитой алькабалы ) должно было принести в испанскую казну не меньше 5 млн. гульденов ежегодно – больше, чем ввозилось в это время золота и серебра из Америки. И это при том, что, подчеркнем это еще раз, в Нидерландах не было ни золотых, ни серебряных рудников, и все эти успехи были достигнуты за счет исключительно развития банковского дела, торговли, промышленности и аграрного сектора, т. е. за счет использования преимущественно внутренних ресурсов. Очевидно, что в этом и заключался секрет того, что маленькие Нидерланды восстали против великой Испанской империи и после 80-летней борьбы сумели одержать верх, получив независимость (правда, не целиком, а лишь частично). Высокоразвитая по тем временам экономика Нидерландов обеспечила не только создание, но и содержание на протяжении всей войны с Испанией мощной армии и флота, силы которых оказалось достаточно, чтобы заставить испанскую корону в 1648 г. отказаться от намерения восстановить свою власть над Голландией – «Семью провинциями».

Голландский опыт попытался, и не без успеха, заимствовать шведский король Густав II Адольф. И снова Европа была поражена – маленькая Швеция, которую долго никто не воспринимал всерьез, оказалась способной нанести Римской империи ряд серьезнейших ударов и сыграла одну из ведущих ролей в Тридцатилетней войне. Эта война еще в большей степени, чем войны XVI в., была войной прежде всего денежных ресурсов, «золотых солдат» 153 . Предпринятые Густавом Адольфом меры по развитию шведской экономики позволили ему увеличить доходы шведской короны с 600 тыс. талеров в 1613 г. до 3,189 млн. талеров в 1632 г., создать целый ряд крупных мануфактур, обеспечивавших его армию высококачественным оружием и снаряжением. Вкупе с денежными субсидиями со стороны Франции (640 тыс. талеров ежегодно в начале 30-х гг. XVII в.) и «хлебной» субсидией со стороны России (перепродавая на амстердамской торговой бирже покупаемый в России задешево хлеб, Густав в то же время имел еще столько же талеров ежегодно, а в 1631 г. – даже 1,2 млн. талеров 154) это позволило «северному льву» провести успешную военную реформу, развернуть мощную армию и вмешаться в Тридцатилетнюю войну, переломив ее ход в пользу антигабсбургской коалиции. При этом необходимо иметь в виду, что Швеция была небольшой страной, в которой проживало в начале XVII в. всего лишь 1,25 млн. жителей. Естественно, что для того, чтобы играть более или менее существенную роль в европейской политике, нужна была большая армия, а сама Швеция дать ее никак не могла. Поэтому, вопреки общепринятому мнению, армия Густава Адольфа состояла главным образом из наемников – при Брейтенфельде «природных» шведов под знаменами «северного льва» было всего лишь 20,2 %, а при Люцене – 18 %, и дальше процесс сокращения шведского компонента в армии Швеции непрерывно продолжался на протяжении всей Тридцатилетней войны 155 .

Пример голландцев и шведов оказался заразительным. К нему обратился министр французского короля Людовика XIV Ж.-Б. Кольбер, когда «король-солнце» поставил перед ним задачу изыскать средства для осуществления активной внешней политики. И Кольбер сумел справиться с этой проблемой. Действительно, трудно представить себе, что, например, Людовик XIV, не имевший, в отличие от Филиппа II, богатейших заморских колоний, встал бы на путь внешнеполитической экспансии и достижения французской гегемонии в Европе, если бы не активная деятельность Кольбера по развитию французской промышленности и торговли. Так, если во Франции в XV–XVI вв. возникло около 50 мануфактур, то благодаря неустанным трудам Кольбера в 60-х – начале 80-х гг. XVII в. их было создано более 300, в том числе 19 производивших оружие и 24 выпускавших корабельные снасти и материалы. Существенно, на 75–100 % между 1664 и 1686 гг. (по разным данным), вырос тоннаж французского торгового флота 156 . В любом случае, рост военных расходов, к примеру, с 21,8 млн. ливров в 1662 г. до 46 млн. ливров в 1671 г. и до более чем 100 млн. ливров в 1679 г. был бы невозможен без последовательного осуществления Кольбером политики агрессивного, воинствующего протекционизма, меркантилизма и поощрения развития французской экономики 157 . В определенном смысле модернизированная Кольбером французская экономика питала войну, а быстрая, победоносная война создавала благоприятные условия для развития экономики (именно быстрая и победоносная война, в противном случае страна становилась на грань экономического и финансового коллапса. – П.В. ).

Предложенная Кольбером экономическая политика и тесно связанные с нею политическая и административная реформы, заключавшиеся в дальнейшем усилении королевской власти через завершение процесса централизации власти, сосредоточения всей ее полноты (хотя бы формально, де-юре) в руках короля и его чиновников в конце XVII – начале XVIII в., в той или иной степени были восприняты ведущими европейским державами. «L’etat c’est moi » («Государство – это я!») – эта знаменитая фраза, приписываемая «королю-солнце» Людовику XIV и под которой могли подписаться практически все монархи Нового времени (за редким исключением), наглядно демонстрирует расширение пределов королевской власти и могущества.

Таким образом, подведение во 2-й половине XVII в. более или менее прочного политического, экономического и финансового основания под военные структуры способствовало не только сохранению четко обозначившейся в предыдущий период тенденции к росту армий. Более того, темпы роста серьезно изменились в сторону их увеличения. Об этом наглядно свидетельствуют данные следующей таблицы 158:

Таблица 3

Этот рост заметен еще нагляднее, если обратиться к анализу динамики развития вооруженных сил отдельных государств. Пожалуй, самым ярким примером будет Франция, которая после завершения эпохи Столетней войны и завершения в целом процесса формирования единого государства активно включилась в борьбу за гегемонию в Европе с Габсбургами. Это потребовало от французской короны всемерного наращивания своего военного потенциала. Численный рост французской армии в позднем Средневековье – раннем Новом времени отражен в таблице 1 159 .

Из таблицы 3 видно, что при сохранении общей тенденции роста численности солдат под королевскими знаменами время от времени происходило их сокращение, и порой весьма существенное. Это сокращение можно продемонстрировать на примере французской королевской армии времен религиозных войн 2-й половины XVI в. Если в конце 1562 г. королевская армия насчитывала 288 рот пехоты и кавалерии, что вместе с артиллерийской прислугой составляло почти 48,5 тыс. чел., то к началу 1568 г. она выросла до 451 роты и 72,2 тыс. солдат. После этого начался стремительный спад, и в конце 1575 г. 223 роты королевской армии насчитывали всего лишь 29,2 тыс. солдат 160 . Испания в этом плане еще показательнее – после максимального напряжения сил в Тридцатилетней войне наступил период долгого спада, в результате которого Испания «выпала» из числа великих держав. Нетрудно заметить, что сокращение армий приходилось главным образом на периоды относительного внешнеполитического затишья или внутреннего кризиса, переживавшегося, к примеру, Испанией или Францией. Вполне естественным было и сокращение армии в периоды мира. В той же Франции после завершения Тридцатилетней войны численность армии со списочных 200 тыс. солдат была сокращена к началу 60-х гг. XVII в. до 72 тыс. После того как в годы войны с Голландией в 1672–1678 гг. она выросла почти до 280 тыс., сразу же вслед за заключением мира произошло новое сокращение более чем на треть, до 165 тыс. Однако при всех этих колебаниях в последней четверти XVII и на протяжении большей части XVIII в. численность французской армии никогда не падала ниже, чем 130–140 тыс. солдат и офицеров даже в мирное время 161 , т. е. практически столько, сколько имел в своем распоряжении Филипп II во времена пика своего могущества.

Таким образом, начиная с середины XVII в. численность европейских армий круто пошла вверх. Это практически сразу сказалось и на численности войск, сталкивавшихся на полях сражений, что показано в следующей таблице 162:

Таблица 4

В итоге, если в 1609 г. в армиях стран Центральной и Западной Европы находилось под ружьем около 300 тыс. солдат, то спустя 100 лет, на завершающем этапе войны за Испанское наследство, – уже 860 тыс. 163 . Существенный рост численности армий, особенно во второй половине столетия, был связан с еще одной, чрезвычайно важной чертой военной революции – переходом от временно-контрактных армий к армиям постоянным, взятым целиком и полностью на содержание королевской казны и в основе своей не распускавшихся даже в мирное время.

Этому переходу способствовал целый ряд как объективных, так и субъективных обстоятельств. Об экономической составляющей уже говорилось выше – увеличение финансового и экономического потенциала позволило отказаться от прежней практики распускать армию после завершения кампании или войны. К тому же в XVI в. войны стали «доброй» традицией и практически не прекращались. Так, Франция в 1495–1559 гг. воевала 50 лет, в 1560–1610 гг. – 33 года, в 1611–1660 г. – 41 год, а в 1661–1715 гг. – 36 лет. Между 1480 и 1700 гг. Испания участвовала в 36 войнах, Римская империя – в 25, после 1610 г. Швеция и Империя воевали каждые 2 года из 3, а Испания – 3 из 4 164 . В результате набранные один раз, наемные армии де-факто превращались в более или менее постоянные. При этом, как отмечал С.Е. Александров, «…краткосрочное подрядное наемничество конца XV – середины XVII в. выступало в качестве эрзаца постоянной армии, в его рамках отрабатывались механизмы, на базе которых позднее были сформированы сперва постоянные наемные войска, а затем и армии Новейшего времени» 165 .

Переход к постоянным армиям имел как свои негативные, так и позитивные последствия. Сохранение и в мирное время значительных воинских контингентов на королевской службе позволило избежать повторения ужасов войны и в мирное время. Да, наемные солдаты, набираемые опытными «антрепренерами», были настоящими профессионалами, мастерами своего дела и, что самое главное, всегда готовыми к бою. Дж. Линн приводит такой характерный для того времени пример: французский король Франциск I готовился в 1544 г. отразить вторжение англичан с севера и испанцев с юга, он заключил соглашение с Швейцарской конфедерацией о поставке ему 16 тыс. пехотинцев. Договор был подписан в июле, а уже в конце августа 16 тыс. швейцарцев, полностью готовых к бою, уже сосредоточились в лагере под Шалоном 166 .

Однако роспуск таких армий в «межсезонье», когда в их услугах не нуждались, неизбежно влек за собой обострение социальной напряженности. Наемники, как писал Макиавелли, не умели ничего другого, кроме как воевать, и заниматься мирным трудом они не имели никакой склонности. Имея же в руках оружие, они превращались в серьезную опасность для местных властей и населения. Занимаясь грабежами, убийствами и насилиями, солдаты, временно оставшиеся не у дел, подрывали с таким трудом наведенный властью порядок, спокойствие и внутренний мир. Печальный опыт такого рода уже имелся. Подобная ситуация, к примеру, сложилась во Франции на рубеже 50-х – 60-х гг. XIV в., а затем в начале 40-х гг. следующего столетия, когда в военных действиях между французским и английским королем наступила пауза и многочисленные наемники, оставшись без работы, занялись грабежами и разбоями 167 . Нечто подобное повторилось спустя полторы сотни лет, когда после завершения Итальянских войн Франция оказалась ввергнута в пучину религиозных войн. Как отмечал Дж. Вуд, именно невозможность содержать сильную, многочисленную армию не только в военное, но и в мирное время обусловила чрезвычайно длительный и разрушительный характер французских религиозных войн конца XVI в. 168 .

Создание постоянной армии, находившейся на полном казенном довольствии, позволяло снять еще одну серьезную опасность. Наемники, для которых война была ремеслом, несмотря на все предпринимаемые меры, сохраняли верность своему слову и своему нанимателю лишь до тех пор, пока получали деньги или же, в крайнем случае, надеялись на их получение. В противном случае их верность была более чем сомнительна, и никто не мог поручиться за то, что не получавшие обещанного жалованья или добычи солдаты не взбунтуются и не возьмут того, что им причиталось, силой 169 . Пример испанской Фландрской армии, пожалуй, в этом плане самый показательный. Несмотря на то, что испанская казна расходовала на ее содержание огромные средства, однако постоянные задержки с выплатой жалованья привели к тому, что армия таяла, как весенний снег, от дезертирства и постоянно сотрясалась бунтами и мятежами солдат. Так, в ноябре 1576 г. испанская армия в Нидерландах насчитывала реально около 8 тыс. солдат вместо списочных 60 тыс. Порой дезертирство достигало огромных размеров – во время осады голландской крепости Берген-оп-Зом с июля по октябрь 1622 г. численность осадной испанской армии сократилась с 20,6 тыс. до 13,2 тыс. солдат – в основном из-за дезертирства 170 . Что же касается солдатских мятежей, то между 1572 и 1576 гг. их было 5, а между 1589 и 1607 гг. – 37 (в каждом участвовало не менее 100 солдат). Особенно страшным был мятеж 1576 г., когда вышедшие из-под контроля своих командиров наемники опустошили южные Нидерланды и устроили погром в Антверпене, где было убито до 8 тыс. мирных горожан 171 .

Мятеж 1576 г. имел для испанского владычества в Нидерландах фатальные последствия – с этого момента все попытки восстановить порядок в восставших провинциях посредством переговоров, поиска некоего компромисса стали невозможны из-за роста антииспанских настроений. Наемная армия, которая к тому времени давно стала, по словам Дж. Паркера, «государством в государстве с собственными ритмами рождения и смерти, организмом с собственными признаками и мотивациями…» 172 , властно вмешалась в расчеты политиков и опрокинула их. Но иначе и быть не могло – многонациональные «банды» наемников объединяло и сплачивало только одно – чувство общности интересов, пресловутый esprit dе corps , привязанность к своим капитанам и лишь в последнюю очередь верность присяге и религии 173 .

Переход от армий, набираемых на контрактной основе на время, к армиям постоянным, полностью находящимся на содержании короны, позволял избежать всех этих опасностей. Такая армия уже больше не могла быть (во всяком случае, теоретически) игрушкой в руках честолюбивых «антрепренеров», способных создать серьезные проблемы для своих нанимателей. Не представляла она серьезной опасности и для внутренней стабильности государства и общества – власти старались, и не без успеха, с одной стороны, изолировать армию от общества, а с другой стороны, держать ее наготове на случай непредвиденных внутриполитических осложнений для подавления волнений и мятежей. Такая армия действительно становилась послушным орудием в руках короны, подлинным «ultima ratio regis », поскольку на смену множеству частных «антрепренеров» пришел в лице монарха один, «генеральный», выступавший одновременно и как «локатор», и как «кондуктор». Такая армия всегда была «под рукой», и не требовалось значительного времени для ее отмобилизации и приведения в боевую готовность – даже с чисто военной точки зрения она была удобнее и выгоднее, чем прежняя контрактная армия.

Однако для того, чтобы эта армия находилась в состоянии боеготовности и при этом не представляла угрозы подданным короля, необходимо было решить чрезвычайно важную и сложную задачу ее обеспечения оружием, снаряжением, провиантом и фуражом. С прежней контрактной армией в этом плане было проще хотя бы потому, что оружием же и амуницией контрактная армия снабжала себя в значительной степени сама 174 . Провиант и фураж наемная армия добывала сама – в лучшем случае закупая его у местного населения, а чаще – просто занимаясь грабежами. Отнюдь не случайно римский император Фердинанд II в своей инструкции Альбрехту Валленштейну в 1625 г. указывал на необходимость поддержания в войсках строгой дисциплины, направленной в том числе и на предотвращение грабежей и мародерства со стороны солдат, в результате чего страна превращалась в пустыню 175 . И это было не случайно – Германия после долгих лет мира и спокойствия впервые столкнулась с нравами наемной солдатни, одинаково грабившей и католиков, и протестантов, не делая различий между теми и другими. К примеру, протестантский генерал граф Э. Мансфельд для содержания своих войск в начале 20-х гг. XVII в. опустошал контрибуциями (и мародерством) территорию как католической (после поражения протестантов в 1620 г. при Белой Горе) Чехии, так и кальвинистского Пфальца.

Однако то, что подходило к относительно небольшим контрактным армиям, не могло быть применено к новым, значительно увеличившимся численно армиям, которые корона брала на полное казенное содержание. При этом ей приходилось решать чрезвычайно сложную проблему – ведь сохранение дисциплины и боеспособности войск напрямую зависело от их снабжения и своевременной выдачи денежного и прочего жалованья. Чтобы представить себе размеры проблемы, достаточно привести следующие цифр: армия в 60 тыс. солдат и офицеров потребляла ежедневно 45 тонн хлеба, более 40 тыс. галлонов пива, 2,3 тыс. коров – ежедневная норма выдачи провианта составляла на солдата в XVI–XVII вв. около 1 кг хлеба, 0,5 кг мяса, 2 литра пива; 20 тыс. лошадей, строевых и обозных, потребляли 90 квинталов фуража, а каждой лошади ежедневно требовалось не менее 6 галлонов воды 176 . Помимо жалованья, провианта и фуража, армии нуждались также в значительно большем, чем ранее, количестве всевозможного снаряжения и оружия. К примеру, одна только партия боеприпасов, направленная в 1558 г. из Испании в североафриканскую крепость Ла Гулетта, включала в себя 200 центнеров свинца, 150 центнеров фитиля для аркебуз, 100 центнеров мелкозернистого пороха, 1000 корзин для земли и 1000 лопат на общую сумму 4665 дукатов без учета стоимости перевозки. Крайне дорогой в содержании была артиллерия. Так, только в 1554 г. на содержание артиллерийского парка в Нидерландах (50 орудий и к ним обоз с 4777 лошадьми и 575 повозками) в месяц испанская казна расходовала более 40 тыс. дукатов 177 . 12 годами позже немецкий военный писатель Л. Фронспергер рассчитал, что артиллерийский парк из 130 орудий, в том числе 100 полевых, со всей прислугой, лошадьми и повозками обойдется своему владельцу в 42 839 гульденов в месяц 178 .

Прежние ремесленные мастерские уже не могли снабдить резко выросшие в числе армии необходимым оружием и снаряжением, и государство, которое не могло ждать, активно стало вмешиваться в экономику, способствуя ее развитию как посредством военных заказов, так и созданием казенных мануфактур. Испанская корона, которая в связи с тем, что ей пришлось вести долгую, вошедшую в историю как «Восьмидесятилетняя», войну с восставшими Нидерландами, пожалуй, одна из первых, если не первая, задумалась над этой проблемой. Во всяком случае, за 20 лет, с 1570 по 1591 гг., производительность главных испанских оружейных мастерских в Гипускоа и Бискайе выросла на 50 %, и они были способны изготавливать ежегодно по 20 тыс. аркебуз и 3 тыс. мушкетов, не считая холодного оружия. В качестве примера можно также привести Францию, где Кольбер за годы своего пребывания у власти основал одних только металлургических и металлообрабатывающих мануфактур 10 и производящих оружие – 19, не считая занятых производством сукна, полотна, кож, чулок и пр., что также выпускали товары «двойного», как бы сейчас сказали, назначения 179 . Даже изготовление такого, казалось бы, простого вида оружия, как пехотные пики, и то превратилось в настоящую индустрию, для чего требовалось организовывать сложное, централизованно управляемое хозяйство 180 . Отечественный исследователь В.И. Павлов по этому поводу совершенно справедливо отмечал, что «…в европейских государствах эпохи генезиса капитализма система распределения оказывала прямое воздействие на производство посредством военных заказов позднефеодального абсолютистского государства. Они повлекли за собой создание достаточно стабильной сферы интендантского потребления. Только абсолютизм создает регулярную армию с однотипным вооружением и обмундированием, что позволяет наладить массовое производство стандартного холодного и огнестрельного оружия и боеприпасов определенных калибров. Тем самым на место искусников-оружейников, которые каждый раз следовали вкусам мастеров одиночного поединка, пришла капиталистическая мануфактура, выполнявшая массовые заказы интендантства. Соответственно с введением единой формы для солдат и офицеров армия стала крупным потребителем стандартных тканей и обуви. Таким образом гарантировался сбыт продукции капиталистических мануфактур. Важным стимулятором технического прогресса в мануфактурном производстве были заказы военно-морского флота…» 181 . В той же Франции в эпоху Кольбера военно-морской флот вырос настолько, что Франция вошла в тройку первых морских держав. Если в 1660 г. Франция имела боеготовых всего 12 кораблей (не считая галер Средиземноморской эскадры), то спустя 11 лет под флагом с королевскими лилиями плавало уже 194 корабля и фрегата общим тоннажем около 140 тыс. т. Практически только на нужды флота работали основанные Кольбером 24 мануфактуры, выпускавшие корабельное снаряжение, и смолокурни, не считая тех мануфактур, что выпускали оружие 182 .

Была и еще одна, назовем ее политической, проблема, разрешить которую было невозможно, не отказавшись от услуг капитанов-«антрепренеров». Как писал Дж. Линн, «…армия, вербованная посредством заключения контрактов с капитанами наемных «банд» и местными «грандами», состояла из наемников, не испытывавших особенных чувств к нанимателю, потому и сражалась она за него до тех пор, пока он оплачивал ее службу. Капитаны и «гранды» всегда готовы были повернуть оружие против нанимателя, а их солдаты – в равной степени как воевать за его интересы, так и, не получая оплаты, взбунтоваться против него, занявшись грабежом того, что они подрядились защищать…» 183 . Примером того может служить судьба имперского военачальника А. Валленштейна. Пытаясь вести самостоятельную политическую интригу, он возбудил тем самым подозрения со стороны императора Фердинанда II, и, усомнившись в благонадежности своего генерала, император дал свое согласие на устранение ставшего ненадежным кондотьера 184 .

Таким образом, потребности растущих армий стимулировали развитие экономики и в особенности промышленности и торговли, а с другой стороны, способствовали постепенному завершению процесса трансформации монархий времен Ренессанса в монархии Нового времени, для которых была характерна сильная центральная власть с развитым бюрократическим аппаратом, способная наладить бесперебойную систему снабжения вооруженных сил всем необходимым. Испания первой вступила на этот путь при Карле V и Филиппе II. Созданный во 2-й половине XVI в. испанский бюрократический аппарат и интендантства совершили, говоря словами Ф. Броделя, подлинный подвиг, сумев, «…основываясь на своих крупных «распределительных портах» – Севилье, Кадисе (а позднее Лиссабоне), Малаге, Барселоне, – перемещать галеры, флоты и полки-tercios на всех морях и землях Европы…» 185 . Создание такого аппарата, кстати говоря, во многом способствовало дальнейшему ускорению роста численности постоянных армий, так как теперь, в отличие от прежних времен, снабжение и управление резко увеличившимися армиями стало проще, чем прежними, относительно немногочисленными!

Частные лица, капитаны-«антрепренеры» и государства, размеры и ресурсы которых, а также устройство государственного аппарата не соответствовали новым требованиям, перед лицом столь стремительно растущих военных расходов были обречены на поражение и в конечном итоге на исчезновение. «Только богатые государства были способны выдержать баснословные издержки на войны нового образца», – справедливо указывал Ф. Бродель 186 . Правда, этот процесс достаточно сильно растянулся во времени, и лишь после Тридцатилетней войны, на полях которой в последний раз встретились армии, набранные на контрактной основе, Европа изменилась, и изменилась самым серьезным образом. Немецкий историк К. Белох в 1900 г. писал, что в 1-й половине XVII в. только то государство, численность населения которого составляло не менее 17 млн. чел., могло претендовать на статус «великой державы» 187 . При всей условности этого показателя в нем есть определенный смысл. Действительно, только три европейских государства в это время достигли этого уровня численности населения и соответствующего экономического потенциала – Испания, Римская империя и Франция, и именно за такими государствами было будущее. Время городов-республик, подобных Флоренции, Венеции или ганзейским городам, прошло безвозвратно, и даже Голландия и Британия пока еще не могли считаться действительно великими державами, действуя порознь.

Новые европейские монархии 2-й половины XVII в., родившиеся в огне конфликтов 2-й половины XVI – 1-й половины XVII в., с их стремящейся к абсолютной королевской властью, постоянной армией и полицией, разветвленным бюрократическим аппаратом, представляли собой намного более сильные структуры, нежели их предшественники. Это проявилось в их внешней политике, в том числе в той, что велась «другими средствами» – резко возросшие финансовые и материальные возможности создали необходимые условия для военного творчества и реализации самых смелых тактических и стратегических идей и проектов. Войны 2-й половины XVII – начала XVIII в. стали относительно более короткими, более напряженными, без длительных пауз в ходе боевых действий, вызванных необходимостью накопить финансовые, материальные и иные ресурсы, и враждующие стороны получили возможность преследовать в ходе военных кампаний намного более решительные цели. Это нашло свое отражение и в политике внутренней. Новые «…европейские государства монополизировали право иметь вооруженные силы не только в своих европейских владениях, но также в колониях, на суше и на море… Монополизация насилия была также частью процесса внутригосударственного «умиротворения» и установления контроля над обществом…» – отмечал Дж. Блэк 188 .

Параллельно с созданием необходимой экономической и финансовой базы, дальнейшей «концентрацией» власти в руках монархии, что являлось непременным условием для совершения качественного прорыва в развитии военного дела, европейские военные теоретики и практики усиленно работали над поисками выхода из создавшегося тактического и стратегического тупика. Нельзя сказать, что они во 2-й половине XVI в. не осознавали значимости и серьезности тех проблем, с которыми столкнулись по мере совершенствования огнестрельного оружия и тактики.

Изменившиеся условия войны неизбежно вели к дальнейшему падению значения пикинеров и жандармов и возрастанию роли мушкетеров и аркебузиров. Как справедливо отмечал Г. Дельбрюк, «…крупные колонны, вооруженные длинными пиками, проявляли все свое значение лишь в больших сражениях. Если же не представлялось возможным или полководец не считал желательным добиваться в сражении решительного исхода и война сводилась к взаимному истощению и мелким предприятиям, как то: внезапным налетам, захвату замков, осадам и т. п., то огнестрельное оружие оказывалось нужнее и пригоднее, чем длинная пика. Наряду с использованием стрелков расширялось поле деятельности легких рейтаров…» 189 . Прогресс огнестрельного оружия еще более снижал значение пикинеров. Ведь для того, чтобы они не были легкоуязвимой мишенью, их колонны стали постепенно уменьшаться в размерах. Небольшая же колонна пикинеров уже не имела необходимой ударной мощи, как массивные «квадраты» швейцарцев или ландскнехтов начала XVI в.

Вместе с тем без мушкетеров и аркебузиров пикинеры становились порой попросту бессильны против неприятеля – хотя бы тех же самых рейтаров-пистольеров, способных опустошить каре пикинеров, не вступая с ними в чреватый большими потерями рукопашный бой. Герцог де Гиз, один из вождей Католической лиги во время религиозных войн во Франции во 2-й половине XVI в., в одном из разговоров произнес весьма характерную фразу: «Чтобы победить рейтаров, надо иметь порядочный отряд хороших мушкетеров и аркебузиров… вот тот соус, которым им отбивают аппетит…» 190 . В итоге в пехоте мушкетеры и аркебузиры, а в кавалерии рейтары выходили на первый план. Если ранее, как уже отмечалось выше, они играли по отношению к пикинерам и жандармам вспомогательную роль, то теперь все чаще и чаще действовали на поле боя или самостоятельно, или же подкрепляемые теми же пикинерами. В итоге соотношение стрелков и пикинеров стало изменяться, и не в пользу последних, о чем свидетельствуют данные следующей таблицы.

Таблица 5

Таким образом, во 2-й половине XVI в. осознание того, что мушкетеры и аркебузиры должны играть на поле боя более значительную и самостоятельную роль, постепенно закрепляется в сознании западноевропейских военных теоретиков и практиков. Главным препятствием на пути превращения мушкетеров в вполне самостоятельный род пехоты оставалось относительное несовершенство фитильных аркебуз и мушкетов, прежде всего медленность заряжания и связанный с нею невысокий темп стрельбы и в особенности невысокая меткость. На коротких дистанциях аркебуза давала в среднем 50 % попаданий, а мушкетер – около 80 %, но с ростом дистанции меткость стрельбы падала в геометрической прогрессии. Низкая скорострельность (в конце XVI – начале XVII в. для заряжания фитильного мушкета требовалось осуществить 28 операций, на что уходило не меньше минуты) также серьезно ограничивала потенциал вооруженной исключительно ручным огнестрельным оружием пехоты 192 . В этих условиях бой выигрывал тот, кто сумеет вывести на поле битвы больше мушкетеров и задействует в одном залпе максимальное их число. И снова здесь возникают аналогии с прошлым. Секрет успеха английской тактики времен Столетней войны заключался прежде всего в том, что английские военачальники впервые в истории средневекового европейского военного дела стали использовать лучников массированно, выставляя на поле боя тысячи и тысячи стрелков. Не случайно Ф. де Коммин, имея возможность наблюдать за действиями лучников в бою, отмечал: «По моему мнению, в бою лучники являются решающей силой, когда их очень много, когда же их мало, они ничего не стоят (выделено нами. – П.В. )» 193 .

Перед европейскими тактиками во весь рост встал ряд первостепенных по важности задач. Во-первых, как повысить эффективность огня стрелков и как организовать их таким образом, чтобы дать возможность участвовать в залпе возможно большему их количеству. Логическим следствием стало сокращение численности tercio для обеспечения его лучшей управляемости и маневренности и уменьшение глубины его боевого построения боевого порядка. Во-вторых, в новых условиях огромное значение приобретала дисциплина огня, выработать которую можно было только длительным и тщательным обучением как солдат, так и офицеров. Выдержка, дисциплина ведения огня, глазомер (умение правильно определить дистанцию залпа, на которой неприятель понес бы наибольшие потери и был бы вынужден отказаться от продолжения атаки) приобретали все большую и большую важность. Фактический переход от временно-контрактных армий к армиям постоянным, явочным порядком состоявшийся в конце XVI в., должен был облегчить разрешение этой проблемы.

Таким образом, идея революции в тактике через замену, условно говоря, ударной колонной тактики на линейную оборонительную буквально витала в воздухе. Пикинеры явно утрачивали прежнее доминирование на поле боя, и кто-то рано или поздно должен был принять действительно революционное решение, переворачивающее все прежние представления о тактике – отказаться решать исход схватки в ближнем бою и отдать первенство дистанционному поражению неприятеля. Не столкновение в рукопашном бою масс пехоты и конницы должно было принести победу, а сосредоточенный, массированный огонь мушкетеров и артиллерии. Пары пикинеры-жандармы и мушкетеры-рейтары, образно говоря, должны были поменяться теперь ролями.

Реализация этой идеи на практике была лишь вопросом времени, и очень скорого. Теоретически испанцы должны были первыми сделать этот переход. И, казалось, к концу XVI в. они встали на этот путь. Так, в 1570 г. Доменико Моро предложил сократить число пикинеров до 1/3, а также принять такой боевой порядок, когда мушкетеры и пикинеры выстраивались бы на поле боя самостоятельными подразделениями глубиной в 6 шеренг (выделено нами. – П.В. ). По существу, идея, высказанная Моро, носила революционный характер. Тактика приобретала вместо прежнего активного характера пассивный. На смену прежним средневековым глубоким колоннам-«баталиям» пикинеров, которые своим таранным ударом и натиском тесно сплоченной массы людей прорывали неприятельский фронт, должны были прийти носившие ярко выраженный оборонительный характер построения. Исход же сражения решался бы не рукопашным единоборством бойцов, вооруженных холодным оружием, как в старое доброе Средневековье, а массированным огнем мушкетеров и аркебузиров.

Уловив эти тенденции, испанские военачальники, как уже было отмечено выше, к концу XVI в. явочным порядком уменьшили численность tercio с первоначальных 3 тыс. солдат до 1,5–1,8 тыс., а то и менее, одновременно увеличив в его составе долю стрелков. Это неизбежно вело к изменению самого боевого построения. Каре пикинеров уменьшилось, а «рукава», составленные из мушкетеров, напротив, выросли в размерах, в отдельных же случаях тыл tercio уже не прикрывался стрелками. Пика постепенно превращалась из наступательного оружия в оборонительное. Кому как не испанцам, с их ресурсами и опытом, можно и нужно было сделать последний, решающий шаг и осуществить переворот в тактике.

Однако нет пророка в своем отечестве. Сократив еще во время Итальянских войн численность прежних массивных и громоздких, но слишком уязвимых баталий пикинеров и впервые успешно использовав на полях сражений большое количество аркебузиров и мушкетеров, испанские генералы не смогли завершить начатый поворот. Загипнотизированные успешными действиями своей отменной пехоты, сведенной в tercio , они практически до середины XVII в. продолжали придерживаться старой тактики, которая к тому времени уже все меньше и меньше отвечала требованиям времени. В конечном итоге этот консерватизм вкупе с экономическими, финансовыми и политическими проблемами погубил и славу испанского оружия, и могущество Испании.

Следующий подход к тактической революции сделали французы. Во время ожесточенных религиозных войн во 2-й половине XVI в. во Франции элементы новой тактики активно использовались гугенотами и католиками (особенно первыми). Дж. Линн, анализируя развитие военного дела во Франции в конце XVI в., во время этих войн, отмечал, что Генрих Бурбон, будущий король Генрих IV, талантливый военачальник и практик, провел ряд реформ в своей армии. Так, по его требованию гугенотская кавалерия отказалась от использования «чистого» caracole и, построившись на поле боя в 6 шеренг (! – П.В. ), использовала огнестрельное оружие только для подготовки последнего броска на больших аллюрах со шпагами наголо. Кроме того, Генрих неоднократно смешивал кавалерийские эскадроны и роты мушкетеров, оказывавших тактическую поддержку друг другу на поле боя. Значительно большее, чем у его оппонентов, внимание Генрих уделял действиям мушкетеров. В его армии пикинеры, хотя и составляли значительную часть пехоты, уже не играли существенной роли. Во всяком случае, исход трех важнейших сражений, данных Генрихом в октябре 1587 г. при Кутрасе, в сентябре 1589 г. при Арке и в марте 1590 г. при Иври, решил слаженные действия Генриховой кавалерии, аркебузиров и артиллерии. Католики, сражавшиеся по правилам испано-католической военной системы, не смогли противопоставить гибкой тактике Генриха ничего сколько-нибудь равноценного. «К 1600 году, – отмечал Дж. Линн, – французская армия использовала примерно ту же тактику, что и Густав Адольф четверть века спустя…» 194 .

Однако, в отличие от голландца Морица Нассауского, о котором речь еще впереди, Генрих не был теоретиком. Отличный тактик, у которого суворовский «глазомер» явно преобладал над абстрактным мышлением, Генрих так и не смог стать «ученым-солдатом», не сумел создать собственную военную школу. Будучи прекрасным практиком, интуитивно обозначив путь к выходу из тактического тупика, Генрих не смог довести дело до логического завершения, оформив свои тактические изыскания в форме теории. Однако у него остались ученики и последователи, которые довели начатое им дело до конца.

Подводя общий итог развития западноевропейской военный мысли и практики к концу XVI в., можно с уверенностью сказать, что критическая масса уже была налицо. Тактические идеи, воплощенные в жизнь Морицем Нассауским, уже не были в Европе чем-то необычным и неслыханным. Как отмечал Ф. Таллетт, «…знания о новом оружии, муштре, тактических боевых порядках, технике фортификации и ведения осады и других аспектах военного дела широко распространились в военной литературе, включавшей в себя памфлеты, брошюры, книги, трактаты, наставления и мемуары. Во все возрастающем количестве они стали появляться с начала XVI в., подобно наводнению хлынули после 1560 г. и продолжали выходить в большом количестве на протяжении всего XVII столетия…» 195 . Трудами нескольких поколений практиков и теоретиков было создано некое новое интеллектуальное пространство, «атмосфера», в которой постоянно рождались все новые и новые рецепты достижения победы. Дело оставалось только за тем, чтобы «поймать» дух времени, уловить его, обобщить, проанализировать, создать новую военную систему и опробовать ее на практике, доказав эффективность новых методов не только на бумаге, но и в поле, соединить воедино теорию и практику. Европейские военные были уже готовы воспринять новые тактические принципы.

Этот скачок в развитии западноевропейского военного дела в полном соответствии с отмеченной выше тенденцией переноса центра тяжести экономической, финансовой, политической и интеллектуальной жизни Европы с юга на север, с солнечных и жарких берегов Средиземного моря к сумрачным и холодным берегам Ла-Манша, Северного и Балтийского морей произошел на рубеже XVI–XVII вв. в самой передовой на то время во всех отношениях стране – Голландии, «Семи провинциях». И связан этот переворот оказался с событиями Восьмидесятилетней войны 1568–1648 гг., войны, в которой маленькая Голландия сумела завоевать независимость от казавшейся непобедимой Испанской империи.

Восьмидесятилетняя война, практически никак не освещенная в современной российской историографии, занимает, пожалуй, в истории развития западноевропейского и мирового военного дела место не менее, если даже не более важное, чем Итальянские войны. Если последние ознаменовали переход к высшей стадии развития военного дела Средневековья в Западной Европе, то по отношению к Восьмидесятилетней войне можно сказать, что тогда начался процесс становления как войны, так и армии Нового времени. Нидерланды последней четверти XVI в. стали своего рода настоящим испытательным полигоном для проверки новых идей и военных технологий. Именно здесь, на голландской земле, доведенная до максимально возможного совершенства позднесредневековая военная система столкнулась с новыми реалиями и в конечном итоге потерпела первое серьезное поражение. Рожденная в ходе противоборства голландская военная система стала основой для шведской системы, а из них потом сформируется европейское военное искусство Нового времени.

Создание основ новой, «протестантской» военной системы многие историки связывают с деятельностью двух человек – двоюродных братьев Вильгельма (Виллема) – Людвига и в особенности Морица Нассауских, возглавивших борьбу голландцев против испанского господства с конца 80-х гг. XVI в. Маленькая «Республика Соединенных провинций», вступив в противоборство с могущественной Испанской империей, оказалась в чрезвычайно трудном положении. С началом революции в «Низинных землях» испанская корона, пользуясь своей огромной военной и морской мощью, оккупировала Нидерланды и приступила к беспощадному подавлению всяких проявлений недовольства. Против всех ожиданий, карательная экспедиция, казавшаяся первоначально легкой и быстрой, неожиданно затянулась – голландцы упорно сопротивлялись. Однако перевес был на стороне испанцев, и восставшие терпели неудачу за неудачей, пытаясь сражаться с испанцами по их правилам игры.

Мориц принял командование над голландской армией в трудное для республики время. Прежний опыт столкновений с испанской армией показал всю ненадежность прежних наемных армий, которые пытался использовать Вильгельм Оранский. Немецкие наемники оказывались разгромленными испанскими ветеранами, славившимися своим неудержимым напором, храбростью и стойкостью – Йемминген, Моок, Жамблу наглядно продемонстрировали это. Невозможность противостоять испанцам в полевых сражениях вынудила голландцев сделать ставку на ведение крепостной войны. Осаждая один за другим голландские города и городки, многие из которых были модернизированы или перестраивались согласно принципам trace italienne , испанцы теряли темп и несли совершенно ненужные расходы и потери 196 . Мориц же и Вильгельм Нассауские получили драгоценную передышку для того, чтобы тщательно обдумать причины неудач и попытаться найти путь к победе.

Приступая к реформе голландской армии, Мориц и его брат оказались в сложной ситуации. Противостоявший им неприятель имел неоспоримое превосходство в количественных показателях военной мощи. В распоряжении испанских генералов были огромные финансовые и материальные ресурсы империи Филиппа II. Его военачальники всегда могли рассчитывать набрать в нужном количестве опытных наемников и их командиров, искушенных в военной практике того времени. В рамках сложившейся в XVI в. военной системы, включавшей в себя комбинацию пикинеров, аркебузиров, рейтаров и жандармов, действия которых поддерживались огнем артиллерии, испанцы и их сторонники были непобедимы. В этой игре у испанцев на руках были все козыри. Чтобы победить армии Филиппа II, нужно было изменить правила игры, заставить их воевать по иным правилам, т. е. совершить прорыв, скачок в иное измерение. Нужно было создать иную, более эффективную и имевшую запас прочности для дальнейшего развития военную систему.

Предпосылки для этого перехода к началу 90-х гг. XVI в. были налицо. Не говоря о широком распространении огнестрельного оружия и trace italienne , особенная, «малая», война в Голландии способствовала серьезным переменам в организации и вооружении войск. Как отмечал Дж. Паркер, война в Голландии характеризовалась не только и не столько ведением осад и обороной крепостей, но и в целом возросшей боевой активностью, выражавшейся в большем числе стычек и столкновений преимущественно малыми силами. Прежние формы тактической организации войск, рассчитанные прежде всего на большие полевые сражения, оказались непригодны для такого рода боевых действий. Как следствие осознания этого факта, в реформированной Морицем голландской армии «…роты были сокращены в численности и сведены в полки, которые, в свою очередь, уменьшились в размерах, стали более управляемыми на поле боя… Солдаты получили единообразную экипировку, детали обмундирования, учения на плацу стали более частыми. Постепенно солдаты превращались в части огромного механизма и лишались своей индивидуальности. Армии стали более «современными»…» 197 . Тяжелая кавалерия стала второстепенным родом войск (во время осад от нее было мало проку, один убыток), равно как и пикинеры, тогда как мушкетеры и артиллерия приобрели еще большее значение и вышли на первое место.

Мориц и Вильгельм, приняв во внимание эти изменения, попытались связать их с античным военным опытом. Люди, весьма начитанные в трудах античных и византийских военных теоретиков 198 , братья смогли успешно решить эту сложную задачу. Сделать это им было тем проще, что, как метко заметил Г. Дельбрюк, «…им не приходилось создавать новой военной организации, да они к этому и не стремились, – но лишь развивать дальше уже существующую организацию, унаследованную ими (выделено нами. – П.В.)…» 199 .

Главное, что они уяснили из римского военного опыта, заключалось в осознании необходимости введения в армии постоянного, регулярного обучения и жесткой дисциплины, поддерживать которую они намеревались прежде всего регулярной и стабильной выплатой жалованья солдатам и офицерам. Конечно, отдельные элементы обучения солдат вводились и ранее, равно как и более или менее регулярные тренировки. Однако вербовщики всегда предпочитали набирать солдат, уже натренированных и знающих военное дело, а не новобранцев, которых нужно еще учить и учить в процессе ведения боевых действий. Испанцам в этом отношении было легче – на их стороне было преимущество в людских ресурсах и они не были блокированы с суши, как восставшие Нидерланды. Голландцы же были лишены такой возможности. Многолетняя война с испанцами нарушила прежнюю систему пополнения армий солдатами-наемниками, уже знакомыми с основами военного ремесла. Как отмечал Ф. Энгельс, им «…приходилось довольствоваться теми физически годными добровольцами, которых они могли найти, и правительство оказалось вынуждено заняться их обучением…» 200 .

Создание правильной системы обучения основам военного дела рядовых, унтер-офицеров и офицеров было тем более важно, что, применяя античные военные знания к накопленному к этому времени опыту ведения современной войны, Мориц и Вильгельм постепенно пришли к идее, из которой впоследствии родилась линейная тактика. Небольшие голландские пехотные роты, состоявшие, как было отмечено выше, на 2/3 из мушкетеров и аркебузиров, располагались в несколько линий 201 , поддерживавших друг друга. Каждая же рота, в свою очередь, строилась в 10 шеренг с мушкетерами по краям и пикинерами в центре. Для того чтобы поддерживать непрерывную пальбу, Мориц по совету Вильгельма-Людвига ввел для своих мушкетеров обязательное применение caracole 202 . Рота мушкетеров превращалась, таким образом, в своего рода картечницу, осыпавшую неприятеля градом пуль. Пикинеры же должны были прикрывать мушкетеров от атак неприятельской кавалерии или пикинеров. Отметим, правда, что, как и в случае с караколирующими рейтарами, вряд ли в реальных условиях боя голландским мушкетерам и аркебузирам удалось бы долго поддерживать пальбу посредством контрмарша, но важность этого нововведения (заимствованного братьями у тех же испанцев) заключалась, конечно же, в его дисциплинирующем эффекте. Слова Г. Дельбрюка относительно важности караколе для рейтар, что мы приводили ранее, вполне приложимы и к новобранцам Морица Нассауского.

Описывая тактические порядки армии Морица, А.А. Свечин отмечал главную их особенность: «Прочность этого хрупкого боевого порядка основывалась исключительно на дисциплине и доверии солдат к начальникам, на большой подвижности мелких частей, на уверенности управления… Природе было противопоставлено искусство (выделено нами. – П.В. )…» 203 .

Значение дисциплины как одного из важнейших, если не самого важного элемента военной системы Морица Оранского, подчеркивал и Г. Ротенберг, который писал, что «…дисциплина тогда стала ключевым элементом, и даже при том, что обстоятельства заставили реформаторов-оранжистов отказаться от использования нанимаемых на длительное время профессиональных наемных войск в пользу рекрутируемой из числа граждан армии, они сохранили акцент на дисциплине, достигаемой усилиями профессионального офицерского корпуса, муштрой и обучением…» 204 .

Мориц и Вильгельм точно уловили главное отличие римской имперской армии от ее главных противников – отдельно взятый легионер, быть может, и уступал своему противнику, галлу, германцу, даку или сармату, в индивидуальном мастерстве вести рукопашный бой, в физической силе, ловкости и пр. Но он превосходил их умением вести бой в составе тесно сплоченной группы, коллектива, где слабость одного воина компенсировалась совместными усилиями всех бойцов, направленными на достижение победы. Так и сейчас голландские реформаторы сделали ставку не на индивидуальные качества солдата, а на «искусство», подразумевая под ним выработку навыков коллективных действий. Можно сказать, что братья Нассауские открыли новую страницу в истории военного дела – подобно тому, как мануфактурное производство отбросило на второй план ремесленников, как бы искусны они ни были в своем труде, так и армия-машина, созданная Морицем, неизбежно должна была вытеснить средневековых «ремесленников» от военного дела.

Новый солдат должен был действовать автоматически, выполнять приемы с мушкетом и пикой, не задумываясь и не обращая внимания на происходящее вокруг. Таким образом, caracole с обязательным для него контрмаршем и умением маневрировать на поле боя с целью обеспечить непрерывность огня мушкетеров и взаимоподдержку стрелков и пикинеров требовал серьезного и длительного обучения, основанного на жестокой муштре. Только так можно было внушить неопытным новобранцам и разному сброду, набираемому под знамена оранжистов, уверенность в своих силах, выработать в них способность противостоять напору испанских ветеранов 205 . А ведь испанский солдат в ту эпоху считался лучшим солдатом Европы. Не случайно посол Венецианской республики при дворе Филиппа II Сурьяно писал, что «…испанский король владеет рассадником стойких людей, сильных телом и духом, дисциплинированных, годных для военных кампаний, маршей, приступов и обороны…». Использовавший это высказывание в своей книге о «золотом веке Испании» французский исследователь М. Дефурно отмечал, что «..испанский солдат возвел на самую верхнюю ступень чувство собственного достоинства, базировавшееся одновременно на воинских качествах, которые составляли его репутацию, и на сознании того, что он, сражаясь за своего короля, служит более высоким целям – воюет во имя Господа…» 206 .

Возросшие требования к уровню подготовки рядовых солдат обусловили соответственный рост требований к командному составу, как офицеров, так и в особенности унтер-офицеров. Командный состав армии Нового времени тем и отличался от средневекового капитана наемников, что он был не просто передовым и самым искусным бойцом, но прежде всего воспитателем и учителем. Прежде чем вести своих подчиненных в бой, он должен был подготовить их, обучить, внушить им уверенность в своих силах – неважно, какими способами. И хотя осознание необходимости основательного теоретического военного образования не сразу завоевало свое место под солнцем, однако его ценность была признана всеми. Так, в 1616 г. граф Иоганн Нассауский открыл в своей столице, Зигене, военную академию для молодых дворян. Курс обучения в этой академии был рассчитан на шесть месяцев и предполагал изучение оружия и доспехов, теории и практики обучения и вождения в бою войск, карт и разного рода военной литературы. Правда, число слушателей в этой академии было невелико – в 1623 г., например, оно составляло всего лишь 23 курсанта 207 .

К началу XVII в. создание новой военной школы было в целом завершено, и она прошла проверку на деле. Европа была поражена, увидев, что могущественнейшая Испанская империя оказалась бессильна справиться с небольшой Голландией. Впечатление от успехов голландской армии, вымуштрованной в соответствии с новой военной системой, было огромным. «Соединенные провинции» превратились в подлинную Мекку для протестантских военных. Голландский военный опыт стал быстро распространяться по всей Европе как через книги, так и посредством перешедших на службу в другие армии солдат и офицеров, служивших под знаменами Морица и Вильгельма Нассауских. По меткому замечанию Дж. Линна, Мориц «завоевал европейскую репутацию как «ученый-солдат», блестящий новатор и талантливый генерал. Его знания во всех составных частях военного искусства сделали Голландию подлинным «военным колледжем Европы»…» 208 .

Однако широкое распространение принципов новой военной школы по всей Европе сдерживалось тем, что боевые действия в Нидерландах шли в достаточно своеобразных и специфических условиях. Небольшая по площади густонаселенная, высокоурбанизированная страна с антропогенным ландшафтом и множеством укрепленных городов и поселков, вдоль и поперек пересеченная реками и каналами, была малопригодна для действий крупных масс войск. Особенно трудно приходилось кавалерии. Безусловно, Мориц распространил свои тактические находки и на собственную кавалерию, тщательнейшим образом обучая и муштруя ее. Он добивался того, чтобы его всадники могли так же легко маневрировать и действовать тесно сомкнутыми тактическими единицами-корнетами, как и голландская пехота 209 . Однако своеобразие боевых действий в Голландии препятствовало широкому использованию кавалерии. Это была прежде всего «пехотная» война, а кавалерии явно не хватало простора для активных действий. Таким образом, голландская система имела довольно специфический характер. Как отмечал Д. Пэрротт, «…голландская реформа стала результатом приспособления армии к ведению позиционной войны, преимущественно связанной с осуществлением полномасштабных осад. Реформы, максимизируя огневую мощь пехоты и усиливая эффективность обороны, могли создать армии, которые посредством дисциплины, муштры и применения линейной тактики были лучше приспособлены к проведению осад. Однако реформа не решала проблемы перехвата инициативы в свои руки, перехода в наступление на поле боя (выделено нами. – П.В. )…» 210 .

Мы не случайно выделили последнюю фразу – совершенствуя оборонительный потенциал своей армии, Мориц не смог решить проблему перехода в наступление. Почему? Возможно, ответ на этот вопрос дал Г. Ротенберг, полагавший Морица прежде всего администратором, потом тактиком и мастером ведения осадной войны, но никак не стратегом 211 . Видимо, именно этим обстоятельством был обусловлен невысокий интерес к голландской системе со стороны имперцев и испанцев. В тактическом плане армия Морица придерживалась чрезвычайно пассивного образа действий, отвечая на вызов, но сама его не делала. Система, разработанная им, по словам М. Робертса, носила жесткий и негибкий характер, и внешний эффект его преобразований в значительной степени был сведен на нет отказом самого Морица от активных действий, его стремлением уклониться от полевых сражений и выиграть войну посредством обороны крепостей и ведения осад 212 . Голландец предпочитал воевать лопатой и киркой, а не мушкетом и шпагой, и достиг в этом значительных успехов. Так что сторонники испано-католической школы вполне справедливо могли утверждать, что успехи Морица носили случайный характер и в иных условиях армия, вымуштрованная согласно голландской системе, не сможет действовать так же успешно, как армия Морица.

То, что годилось для Голландии с ее специфическими условиями, не годилось для других стран. Одним словом, всякие попытки внедрить голландскую систему в чистом виде, без применения к местным условиям (как это было сделано в начале XVII в. в Швеции), как правило, были обречены на неудачу. Опыт сражений 1-й половины Тридцатилетней войны показал, что запас прочности испано-католической школы еще не был до конца израсходован. Tercio , независимо от того, испанцы ли, имперцы ли использовали их на поле боя, обладали большой ударной силой. При умелом руководстве войска, исповедующие пусть и старомодную, но все еще достаточно эффективную ударную тактику позднего Средневековья, все еще представляли грозную силу, что и было подтверждено, к примеру, в 1618 г. в сражении при Белой Горе. Однако исторической перспективы у старой военной школы уже не было. С рождением новой системы, основанной на иных тактических и организационных принципах, она устарела. Натиску испанцев, их порыву были противопоставлены мушкетный и артиллерийский огонь, выдержка и дисциплина. Опыт Тридцатилетней войны и конфликтов 2-й половины XVII в. доказал правоту Морица.

Для того чтобы голландская система получила всеобщее признание и широчайшее распространение, нужно было ее усовершенствовать применительно к более открытым, не столь урбанизированным и освоенным человеком, как Голландия и Бельгия, пространствам. Попросту говоря, голландская система в классическом виде «в чистом поле» были малопригодна. Голландский опыт не мог быть скопирован в чистом виде и требовал определенной умственной работы по приспособлению его к конкретным условиям. Как метко заметил М. Робертс, Мориц и его брат только наметили основные линии развития в подготовке войск, тактике и стратегии, развить которые еще только предстояло. Нужно было почувствовать дух реформы Морица, а не ее форму, и завершить дело, начатое голландцами. Эту задачу попытался решить король Швеции Густав II Адольф. Дж. Паркер, сравнивая опыт реформ, осуществленных Морицем и Густавом Адольфом, отмечал, что «…наиболее важным отличием голландской «военной революции» от шведской заключалось не в самих новшествах, но в их применении и масштабе (выделено нами. – П.В. ). Мориц Нассауский редко вступал в сражения (а если и принимал вызов, то возглавлял небольшие полевые армии – около 10 тыс. солдат), так как характер местности, на которой ему приходилось действовать, где доминировала система укрепленных городов, делал полевые сражения большой редкостью – важнее были осады городов. Но Густав действовал в районах, которые были пощажены войной, и если война там и была, то лет семьдесят назад (как это было в Баварии) или того больше. Таким образом, здесь было немного хорошо укрепленных городов – хотя, если они и существовали, их приходилось осаждать на «голландский манер» – и контроль за местностью достигался только посредством победоносных баталий…» 213 .

Возможно, что нововведения Густава Адольфа по прошествии почти трехсот лет выглядят уже не так революционно (тем более что, как уже было отмечено выше, многое из того, что он ввел в шведскую военную практику, уже было опробовано военачальниками в предыдущем столетии), как в свое время, и что сам король больше заслуживает внимания как государственный и политический деятель, нежели как полководец и военный реформатор. Именно так оценивает его деятельность, к примеру, английский историк Р. Бржезинский, считающий, что Густав Адольф заслужил известность как великий полководец и реформатор только благодаря стечению обстоятельств 214 . Однако, принимая во внимание эту критическую точку зрения, все-таки необходимо отметить, что своей деятельностью Густав Адольф в немалой степени способствовал ускорению развития западноевропейского военного дела и победе в конечном итоге тех идей, выдвинутых Морицем Оранским, реализация которых привела к завершению создания армий Нового времени и соответствующей военной традиции.

Шведы достаточно рано ознакомились с идеями Морица Нассауского. Еще в 1601 г. его кузен, Иоганн Нассауский, прибыл в Швецию и попытался реорганизовать шведскую армию по голландскому образцу. Однако его попытка не имела успеха, что и показали сокрушительные поражения шведской армии от поляков под Вейссенштейном в 1604 г. и Кирхгольмом в 1605 г. Нельзя назвать удачными и действия шведской армии во время осады Пскова в 1615 г. Памятуя о недостаточной боеспособности шведской армии, выявившейся в ходе столкновений с поляками и русскими в начале XVII в., Густав II Адольф приступил к реорганизации шведской армии. В 1620 г. он направился в длительную поездку в Германию, где изучил все последние военные новинки и, очевидно, пришел к выводу, что голландская военная система является наиболее перспективной.

Не вдаваясь особенно в подробности тех реформ, что были осуществлены Густавом Адольфом (они неоднократно были описаны в литературе), отметим, что «шведский лев» сделал ставку на всемерное усиление огневой мощи своей пехоты за счет дальнейшего увеличения удельного веса мушкетеров и развития легкой полевой артиллерии, придаваемой пехоте. Боевые порядки шведской пехоты были еще более растянуты по фронту за счет сокращения их глубины. «Шведский боевой порядок значительно расползся по фронту; современники видели в нем не столько активные свойства, как оборонительные: Густав Адольф создал из людей нерушимую живую стену…» 215 . Вслед за Генрихом IV шведский король попытался насадить в шведской кавалерии наступательный дух и усилить ее огневую мощь, перемешав ее с подразделениями мушкетеров. Но самое главное, Густав Адольф уделил огромное внимание отработке тесного взаимодействия мушкетеров, пикинеров, артиллерии – полковой и полевой, и кавалерии на поле боя. Все вместе взятые, эти усовершенствования в голландской военной системе позволили шведской армии с успехом противостоять и польско-литовской армии, действовавшей в совершенно иной военной традиции (о чем будет подробнее сказано в следующей главе), и исповедующей старые тактические принципы имперской армии на полях сражений Тридцатилетней войны.

Конечно, старая традиция не ушла в прошлое сразу после того, как шведы одержали верх над имперцами при Брейтенфельде в 1631 г. На первый взгляд Дж. Паркер был прав, когда писал, что это было «…классическое столкновение между традиционным боевым порядком, использовавшимся со времен Итальянских войн, и новым: солдаты Тилли, построенные в 30 шеренг в глубину и 50 рядов в ширину, встретились со шведскими мушкетерами, выстроенными в шесть шеренг, и пикинерами – в 5, поддержанных многочисленной полевой артиллерией. Превосходство шведов в огневой мощи было ошеломляющим…» 216 . Если бы все было именно так, то большая европейская война, в которую вступил Густав II Адольф, закончилась бы очень быстро и не заслужила бы наименование Тридцатилетней. Однако опытные имперские и испанские генералы, не отказываясь полностью от привычной им традиции, попытались, и не без успеха, внести определенные коррективы в свою практику. Дальнейший ход войны показал всю значимость субъективного фактора – не приверженность испано-католической или протестантской системам автоматически гарантировала победу или же поражение, а талант того или иного военачальника, посылавшего свои регименты, терции и роты в бой. Так, под Люценом сражение между шведами и имперцами фактически закончилось вничью, под Нордлингеном шведы и их союзники были наголову разгромлены имперцами. Французы, пытавшиеся применять шведскую систему, были разбиты в июне 1639 г. под Диденгофеном имперским фельдмаршалом Пикколомини, но в мае 1643 г. при Рокруа испанская армия, костяк которой составили опытные ветераны tercio Фландрской армии, была наголову разгромлена французами.

Вокруг последней битвы, равно как и вокруг сражений, что дал «шведский лев» имперцам в ходе своей короткой, но яркой карьеры, сложилось немало мифов и легенд. Наиболее распространенный из них гласит, что массивные испанские tercio не устояли против огня французской артиллерии и пали под атаками неприятельской кавалерии. «В пользу Франции сыграли два фактора: превосходство кавалерии и артиллерии – богатого войска и войска богатых… Тяжеловесность испанских боевых порядков восходит к эпохе, – писал П. Шоню, – когда копье торжествовало над мушкетом… Рокруа – это признание превосходства огня. А значит, великий сдвиг в тактике ведения войны». Конечно, на первый взгляд все было именно так, и трудно возразить историку, делающему такой вывод. Но вместе с тем и сто лет назад попытки массивных баталий швейцарцев или ландскнехтов противостоять атакам конницы, поддерживаемой огнем артиллерии, заканчивались для пехоты столь же печально. Другое дело, что поражение испанцев при Рокруа стало своего рода символом – испанские tercio , слывшие десятки лет непобедимыми, были разбиты, и их поражение совпало по времени с началом упадка военной мощи Испании. В сознании современников два этих события наложились друг на друга, и родился очередной исторический миф. Тем не менее, вне зависимости от того, как оценивать сражения, данные Густавом Адольфом или Конде, одно очевидно совершенно точно – Тридцатилетняя война стала последней войной, в которой традиционные массивные «баталии» вооруженной древковым оружием тяжелой пехоты попытались противостоять артиллерии, кавалерии и пехоте, оснащенной преимущественно огнестрельным оружием и действовавшей в неглубоких (относительно первых, конечно) боевых порядках. В этой войне при столкновении двух школ, исповедовавших разные тактические принципы, огонь окончательно победил удар. Американец Ф. Прэтт, характеризуя испано-католическую военную систему, метко сравнил ее с крепостью 217 , и подобно тому, как средневековые крепости пали под огнем артиллерии, так и эта последняя средневековая крепость рухнула под залповым огнем мушкетеров и полковой артиллерии. И самый главный вывод, который сделал П. Шоню из рассказа о Рокруа, может быть вполне назван лейтмотивом всей военной революции конца XV – начала XVIII в.: «С одной стороны, огонь выдвигает на первое место экономическое и техническое превосходство. Линейные порядки требуют гораздо большей координации, а стало быть, более совершенной подготовки людей. Все способствует возрастанию цены и изощренности войны…» 218 .

Второй, решающий этап военной революции в Западной Европе завершился. В ходе наступившего третьего ее этапа в последующие более чем два с половиной столетия европейская военная мысль находилась в непрерывном поиске оптимального сочетания разных родов войск, огневой мощи и подвижности 219 , совершенствуя приемы боевого применения пехоты, кавалерии и артиллерии. После Тридцатилетней войны тактика применения пехоты, состоявшей преимущественно из мушкетеров, все больше и больше напоминала сражение двух флотов. Выстроившись параллельными линиями друг напротив друга, пехота осыпала противника смертоносным залповым огнем. Резко возросшая огневая мощь пехоты обусловила сохранение за ней ведущей роли на поле боя и в войне в целом. Имперский фельдмаршал Р. Монтекукули писал о значении пехоты в современной ему войне: «Только в пехоте должна лучшая сила и душа, а следственно большая и честнейшая часть в сей армии быть (выделено нами. – П.В. )…» 220 . Огнестрельное оружие окончательно победило холодное, и «…мушкет, а не пика, стал «queen of battlefield», – отмечал Ф. Таллетт 221 . Естественно, что это привело к возрастанию численности пехоты как в целом, так и ее удельного веса, о чем свидетельствуют данные следующей таблицы 222:

Таблица 6

К этому можно добавить, что пехота была дешевле кавалерии и к тому же ее немаловажным достоинством была ее большая универсальность. Польза от кавалерии заключалась прежде всего в ее способности активно маневрировать как на поле боя, так и за его пределами, в «малой» войне. Пехота же была весьма полезна и в осадной войне, что была неизбежна на западноевропейском ТВД, густонаселенном и высокоурбанизированном. Между тем трудами французского инженера и фортификатора С. Вобана в осадной войне во 2-й половине XVII столетия был произведен подлинный переворот. Разработав в деталях концепцию «артиллерийской атаки», руководствуясь принципом «побольше поту, поменьше крови», Вобан перевернул все представления относительно ведения осадной войны 223 . При правильной постановке дела даже крепости, возведенные с учетом последних веяний в рамках традиции trace italienne , могли быть взяты в кратчайшие сроки, как это было с Маастрихтом в 1673 г., Безансоном в 1674 г. или Намюром в 1692 г.

Последний пример наиболее характерен для оценки действенности предложенной Вобаном системы постепенной атаки. Намюр представлял одну из сильнейших крепостей своего времени. Она была возведена по проекту талантливого голландского инженера-фортификатора Кегорна, соперника Вобана и в теории, и на практике. Однако же Намюр продержался против французской атаки, которой лично руководил Вобан, всего лишь 35 дней и был взят при относительно небольших потерях, при этом сам Кегорн попал в плен к французам. Одним словом, как метко заметил М. ван Кревельд, осадная война «…превратилась, как тогда говорили, в искусство не столько защиты крепости, сколько ее почетной сдачи…» 224 .

Конечно, как всегда, не бывает правил без исключений, и в целом ряде сражений XVII в. мы можем наблюдать картину, когда кавалерия порой не только составляет значительную часть армии, но и превышает ее по численности. Так, при Брейтенфельде в 1631 г. доля кавалерии в армии Густава Адольфа составляла 1/3, а в противостоявшей ей имперской армии 30,5 %, при Люцене в 1632 г. – соответственно 31,3 и 28,8 %, а при Янкау в 1645 г. пехота вообще оказалась в меньшинстве (шведы имели 60 % кавалерии, а имперцы – 2/3 армии). В 1665 г. армия Х.Б. фон Галена, князя-епископа Мюнстерского, прозванного за свою воинственность «пушечным епископом» (Kanonenbischof ), при вторжении в Голландию насчитывала на 20 тыс. пехоты 10 тыс. кавалерии. Спустя почти 40 лет, в 1704 г. при Гохштедте французы имели 36,2 % кавалерии, а противостоявшие им союзные англо-имперские войска – 41,7 %. И даже в первом крупном сражении войны за Австрийское наследство, в 1741 г. при Молльвице, австрийская армия имела на 9800 чел. пехоты 6800 чел. кавалерии 225 . Однако, что примечательно, хотя австрийская кавалерия и сумела опрокинуть и прогнать с поля боя кавалерию пруссаков, исход сражения был решен действиями прусской пехоты, превосходившей австрийскую и в числе, и в выучке.

Приведенные данные ставят под сомнение предыдущий тезис, но это только на первый взгляд. Развитие линейной тактики способствовало определенному «окостенению» боевых порядков, утрате ими прежней гибкости и эластичности. Именно поэтому возросло значение кавалерии как единственного рода войск, сохранившего более или менее удовлетворительную маневренность и подвижность. Кавалерия стала играть чрезвычайно важную роль своего рода «кулаков» командующего армии – как писал Фридрих Великий, «…пусть пехота станет в средоточии, а новоустроенная конница по крыльям; плутонги, нанося неприятелю роковые удары, составят тело битвы, а всадники его руки; и с правой и с левой сторон они должны их простирать неослабно…» 226 . Поэтому ее численность существенно выросла в сравнении с прежними временами, но, что примечательно, в составе полевых армий. Таким образом, нарушившийся было в 1-й половине XVI в. баланс между пехотой и конницей был восста-новлен.

Таким образом, деятельность Морица Нассауского, Густава II Адольфа и их преемников подняло европейское военное дело на новый уровень. На смену прежним средневековым приемам и методам ведения войны пришли новые, рожденные в ходе военной революции, а вместе с ними изменилось и само «лицо битвы», определяемое во многом теми людьми, что сходились в смертельной схватке на полях сражений многочисленных войн Нового времени. На смену великолепно обученному и подготовленному бойцу-единоборцу Средневековья пришел солдат Нового времени, характерные черты которого (и армии, состоявшей из такого рода человеческого материала) блестяще описал А.К. Пузыревский: «Индивидуальное развитие солдата, его сметливость, сноровка и умственные способности становились совершенно ненужными. На войска смотрели как на машины или на живое укрепление, предназначенное выдерживать как можно дольше губительное действие неприятельского огня; не в силе натиска искали главную причину успехов, а скорее в пассивной спокойности массы. К чему же при этих условиях должна была стремиться дисциплина? Оставив в стороне развитие нравственных элементов в солдате, она должна была покорить его привычке оставаться при всех обстоятельствах боя в рядах, заставить его устремить все свое внимание на механическую ловкость заряжания и скорость пальбы; дабы удовлетворить своему назначению, человек должен был сделаться автоматом, недоступным никаким внешним впечатлениям боя…» 227 .

Средневековое военное дело окончательно ушло в прошлое, хотя отдельные его пережитки еще давали о себе знать очень и очень долго, вплоть до Первой мировой войны 1914–1918 гг., на полях которой прежние представления о войне были окончательно похоронены под гекатомбами трупов. Речь теперь шла о совершенствовании армии-машины, доведении принципов новой военной школы до логического завершения, когда имевшиеся в распоряжении генералов техника и людской материал могли быть использованы с наибольшей эффективностью. Это и будет сделано в конце XVIII – начале XIX в. Наполеоном 228 .

Пока же до этого было еще далеко, и продолжавшиеся после завершения Тридцатилетней войны соперничество и конкуренция между европейскими державами, стремление не отстать от потенциальных противников в освоении последних новинок военного дела способствовали дальнейшему развитию как тактики и стратегии, так и военной техники и технологии. По существу, если европейское (или любое другое, азиатское, африканское или американское) государство в ту эпоху претендовало на статус великой державы или просто желало сохранить себя как субъекта международных отношений, оно было просто обязано наращивать потенциал своих вооруженных сил, включаясь в процесс военной революции. В противном случае оно превращалось в государство-изгоя, в объект политики, за счет которого более удачливые и разворотливые соседи решали свои собственные проблемы. Консерватизм в военном деле неизбежно вел к фатальным последствиям. Всякое промедление означало гибель, порабощение более удачливыми и прозорливыми соседями. «Неспособность принять необходимый уровень милитаризма, милитаристской культуры как составной части эффективной политико-государственной системы, милитаризованной социальной структуры и милитаристского этоса в системе международных отношений вела к фатальным последствиям. Первым примером этого могла служить Польша, утратившая независимость в 1792–1795 гг., – отмечал Дж. Блэк, – вторым – Соединенные Провинции (Голландская республика), которая была быстро завоевана сперва бурбонской, а потом революционной Францией в 1747–1748 и 1795 гг.» 229 . И, напротив, успешное перенимание и творческое развитие основных положений военной революции выдвигало государство на лидирующие позиции в европейском «концерте». Именно так и было с Францией Людовика XIV, армия и военная администрация которой во 2-й половине XVII – начале XVIII в. стала образцом для подражания 230 .

История Османской империи во 2-й половине XVII–XVIII вв. служит наглядным примером того, как считавшееся на протяжении без малого двух столетий, с XV по конец XVI в., образцовым с военной точки зрения государство, запоздавшее с включением в процесс военной революции, пришло в упадок и превратилось из грозы Европы в ее «больного человека». О еще более печальной судьбе Речи Посполитой говорилось выше. Сосед же Турции и Польско-литовского государства, Россия, напротив, сумела, хоть и с некоторым запозданием, прыгнуть на подножку уходящего поезда и ценой огромных усилий и напряжения всех сил не только государства, но и общества завершить процессы, связанные с военной революцией, и превратиться в великую державу. О судьбе военной революции в этих странах и пойдет речь в следующих главах нашей работы.